местам, правящая партия начала принудительное переселение. Эта программа, затронувшая в итоге 3,5 млн человек, началась с уничтожения зданий, где проживали африканцы, индийцы и цветные. Затем военные вывезли небелых в специально отведенные места. Кто-то был депортирован в тауншипы – поселки, примыкающие к крупным городам, как, например, Соуэто рядом с Йоханнесбургом, Умлази рядом с Дурбаном и Тембиса близ Кемптон-Парка. Не подготовленные к такому наплыву людей, эти черные поселки, по сути, представляли собой густонаселенные трущобы без водопровода, канализации, электричества, транспорта и санитарной инфраструктуры.

Другим направлением депортации были маленькие разрозненные бедные резервации, прозванные «бантустанами» или «хоумлендами»[50]. В совокупности бантустаны, предназначенные для проживания 75 % населения, занимали 14 % от всей территории ЮАР. В таких резервациях переселенным людям систематически отказывали в участии в политической жизни и трудоустройстве. Доведя логику вытеснения до крайности, режим апартеида ввел в бантустанах национальную сегрегацию. Народы зулу, коса, сото, тсвана и свази были расселены по отдельным районам.

После того как темнокожие африканцы были депортированы и лишены свободы передвижения по внутренним паспортам, им было присвоено гражданство соответствующего бантустана, а гражданства ЮАР они были лишены, то есть низведены до статуса иностранцев в собственной стране. Национальная партия декларировала, что в конечном счете бантустаны станут независимыми государствами. Однако на деле отсутствие защищенных границ и нехватка экономических ресурсов закономерно привела к тому, что эти крошечные поселения целиком и полностью оказались во власти ЮАР.

Разумеется, этот навязанный Национальной партией режим темнокожие африканцы считали незаконным. Неслучайно именно Департамент по делам банту, который ведал выдачей паспортов и осуществлял контроль за миграцией, стал одной из главных мишеней для протестующих в ходе беспорядков, ознаменовавших последние годы апартеида. Не просто так здания, где трудились темнокожие чиновники, назывались в народе «хижинами дяди Тома». И неслучайно толпа постоянно атаковала пивные – объект государственной монополии и источник финансирования администрации бантустанов. Позиция, послужившая фундаментом всех структур режима апартеида, ясно изложена лидером Национальной партии Питером Вильямом Ботой (1916–2006) в следующем рассуждении:

Я… убежден, что на территории белой Южной Африки даже для немногочисленной части банту не должно быть ни постоянного места жительства, ни вообще чего бы то ни было постоянного. Иными словами, белая Южная Африка должна постепенно освободиться от угрозы захвата чернокожим пролетариатом экономического будущего страны, потому что в противном случае этот городской черный пролетариат, объединившись с цветными, добьется власти над всей Южной Африкой{216}.

Чтобы выживать у себя в резервациях, африканским семьям приходилось надолго разлучаться, поскольку мужчины отправлялись на сезонные работы в отныне исключительно белые города, на фермы и в шахты. Темнокожих женщин, детей, стариков и инвалидов ссылали в бантустаны, которые стали свалкой для тех, кто не мог послужить нуждам белых районов. Положение темнокожих мужчин, работавших в южноафриканских шахтах, – наглядный пример того, как функционировала новая система занятости. Не имея других вариантов, шахтеры трудились словно гастарбайтеры в чужой стране. Они жили на территории предприятия 11 месяцев непрерывно и приезжали «домой» лишь раз в году.

Массовое переселение быстро ухудшило условия жизни в бантустанах. В период с 1955 по 1969 г. плотность населения на квадратную милю (ок. 300 га) возросла с 60 до 100 человек. Экономические условия бантустанов не обеспечивали никакой занятости, и все больше сельских семей теряли землю. Молодежь вынужденно мигрировала в города, на шахты или фермы, принадлежащие белым. Масштаб проблемы можно оценить по тому факту, что в начале 1970-х гг. на рынке труда ежегодно прибавлялось 85 000 африканцев, из которых 40 000 были жителями бантустанов.

Такая система способствовала развитию поведенческих моделей, обеспечивших передачу заболевания половым путем. Как мужчины, жившие в бараках и трущобах, так и женщины, запертые в бантустанах или приезжавшие из поселков в белые города, чтобы работать домашней прислугой, часто вступали в сексуальные контакты с разными партнерами. Нередко эти взаимодействия были продиктованы прагматичным интересом или носили откровенно коммерческий характер.

Такой принудительный режим расселения, закрепленный в Законе о групповых областях, для общественного здравоохранения крайне неблагоприятен. Более того, со временем он создает различные патологические последствия. Одно из них заключалась в том, что молодые африканские мужчины, оторванные от семей и не имевшие перед глазами примера старших родственников, у которых можно было бы перенять традиционные образцы мужественного поведения, выработали нормы мужественности, соответствующие жизни в сугубо мужских коллективах – в городских бандах и тюрьмах. Результатом этого стала культура маскулинной сексуальности, которая поощряла ощущение собственного превосходства над окружающими, доминирование за счет сексуальных побед и насилие, которое воспринималось как неотъемлемый атрибут мужественности. Эти тенденции усиливали общий контекст репрессивного и расистского режима, который сам насаждал культуру насилия.

Так апартеид превратил ЮАР в страну с самым высоким уровнем изнасилований на душу населения, и это положение дел сохраняется до сих пор. По ряду оценок, в год там происходит 1,7 млн изнасилований, а сексуальное принуждение считается нормой. Более 50 % дел, переданных в южноафриканские суды в 2015 г., касалось сексуального насилия, и в основном речь шла о групповых изнасилованиях. Этой проблеме посвящены книга Пумлы Динео Гколы «Насилие: южноафриканский кошмар» (Rape: A South African Nightmare), опубликованная в 2015 г., и фильм «Мыс насилия» (Cape of Rape) 1999 г., в котором рассказано о положении дел в Кейптауне. Издание South African Medical Journal призвало к решительной борьбе с изнасилованиями в стране. Разумеется, насилие в отношении женщин способствует активному распространению ВИЧ. А вдобавок к этому моральное разложение и отсутствие перспектив – следствие политики апартеида – способствовали злоупотреблению алкоголем, что только подстегивало насилие.

Еще одним следствием апартеида были сексуальные связи между мужчинами, возникавшие, когда в рабочих поселках мужчины подолгу жили без женщин. Причем эти гомосексуальные контакты происходили в агрессивно маскулинной социальной среде, где такое поведение считалось позорным и могло стать поводом для физической расправы. Гомосексуалы были вынуждены скрывать свои отношения, поэтому случаи заболевания, по крайней мере на раннем их этапе, до сведения врачей никто не доводил. Гомосексуальность тоже была фактором риска передачи ВИЧ, но эпидемия распространялась главным образом через гетеросексуальные связи.

Особенно неблагоприятно последствия апартеида отразились на женском здоровье. Изгнанные из городов в бантустаны и трущобы африканские женщины были обречены на нищету, необразованность и ограниченный доступ к медицинскому обслуживанию. Поэтому они даже не знали, как обезопасить сексуальные практики. Более того, при обсуждении условий сексуальных отношений женское мнение в расчет обычно никто не брал. Неудивительно, что в ЮАР женщины страдают от ВИЧ/СПИДа чаще мужчин и чаще заражаются в подростковом возрасте – примерно на пять лет раньше, чем их сверстники мужского пола. В 2014 г. правительство ЮАР сообщило, что у девушек в возрасте 15–19 лет риск заражения в семь раз выше, чем у юношей, и ВИЧ-положительных девушек значительно больше – 5,6 % против 0,7 %.

Урбанизация и бедность

Одна из отличительных черт пандемии ВИЧ/СПИДа – заметная роль крупных городов в распространении болезни. Заболевания, передающиеся половым путем, всегда «преуспевали» в городах, где социальных контактов гораздо больше, где собирается много молодых людей и процветает эскапизм, который часто сопровождается употреблением алкоголя и наркотиков. Таким образом, вполне очевидно, что эпидемия в ЮАР распространилась отчасти из-за экономического развития страны и последовавших за ней потоков трудовой миграции.

В отношении роста городов апартеид сыграл двойственную роль. С одной стороны, экономически несостоятельные бантустаны были созданы именно ради обеспечения постоянного притока рабочей силы в города. С другой стороны, было и ограничение, так называемый миграционный контроль, как на бюрократическом жаргоне называли запрет на свободное передвижение населения. Это позволяло регулировать поток мигрантов таким образом, чтобы в нем оказывались только те мужчины и женщины, чей низкооплачиваемый труд был востребован в промышленности или в домашнем хозяйстве.

Гегемония белых рухнула в 1994 г., ситуация кардинально изменилась – населению вернули право свободно перемещаться по всей стране. Но по иронии судьбы внезапно возникшая массовая мобильность в условиях ограниченной занятости способствовала распространению болезней. Эффект был подобен прорыву плотины: в города хлынули потоки людей, как раз когда эпидемия ВИЧ/СПИДа набирала обороты. В 2015 г. заместитель министра по вопросам кооперативного управления и традиционных сфер деятельности Андрис Нел прокомментировал ситуацию:

ЮАР быстро урбанизируется. По оценкам ООН, к 2030 г. 71,3 % населения ЮАР будет жить в городах. ‹…› Городского населения Южной Африки становится все больше, и оно все моложе. Две трети южноафриканской молодежи живет в городской