Эль Гато-Монтес счел уместным вмешаться. Дело осложнилось не на шутку – он и сам мог вот-вот оказаться в опасности.

– Сеньор кабальеро, – обратился он к Олоне, – я вдвойне признателен вам за то, что вы разоблачили этого мерзавца. Во-первых, потому, что он совершил гнусную кражу, а вдобавок вы вывели его на чистую воду. Все мы здесь люди почтенные и не допустим, чтобы такой вот embustero[77] избежал кары, которую заслужил по справедливости. Вытаскивайте кинжал, сеньор. Клянусь именем всех присутствующих кабальеро, как только мы выйдем отсюда, этот негодяй будет предан правосудию, которое настоятельно его требует.

Олоне презрительно усмехнулся, выдернул кинжал, обтер клинок о стол и сунул его обратно себе за пояс; а что до Мастрильо, побледневшего как полотно, он тотчас лишился чувств. Двое товарищей обмотали ему руку кушаком, чтобы остановить кровь, и по знаку Эль Гато-Монтеса вынесли его из комнаты. Мало-помалу суматоха, вызванная случившимся, улеглась; все вернулись кто к своей игре, кто за свой стол – в зале остались только дон Педро, глубоко восхищенный поступком Олоне, сам Олоне, Питриан и Эль Гато-Монтес.

– Ну что ж, идемте, сеньоры, – проговорил дон Педро, – думаю, нам здесь больше нечего делать!

– И я так считаю, – согласился Олоне. – Пошли!

Они встали и двинулись через залу под заискивающе подобострастные прощания разбойничьей публики; а когда оказались на улице, Эль Гато-Монтес без лишних церемоний подошел к Олоне, который следовал чуть позади Питриана с мексиканцем.

– Отлично сыграно, приятель! – сказал ему он. – Только бедный мой друг не заслужил такой расплаты.

– Вы думаете? – иронично обронил Олоне.

– Да. И подозреваю, ваш выпад был продиктован другой причиной.

– Может, и так, а вам-то какое дело?

– Простите, но это, сдается мне, звучит как объявление войны. Я вас не знаю, но еще узнаю и, клянусь, сорву маску, которой вы прикрываетесь, как и вы вынудили сорвать с моего друга его личину.

– И как я мог бы запросто сорвать вашу, сеньор, будь у меня охота, – с горечью сказал Олоне.

– О, неужели вы настолько всеведущи?

– Имейте в виду одно: я знаю, как зовут вашего приятеля и вас. Босуэлл наказан. Эль Гато, хоть он больше не Ягуар, а Монтес, ждет то же самое, когда придет время.

– Проклятье! – вскричал Эль Гато-Монтес, хватая молодого человека за горло. – Ты не успеешь сдержать слово, потому как долго не протянешь!

– Назад! – невозмутимо проговорил Олоне, приставив к его груди пистолет. – Я обожду убивать тебя, подонок: рановато будет. Беги! И не попадайся мне больше на пути, иначе следующая наша встреча будет для тебя последней!

– О, – скрежеща зубами, вскричал Эль Гато-Монтес, а вернее, Онцилла, ибо уже пора назвать его настоящее прозвище, – ты оплошал, не прикончив меня на месте, и, клянусь, ты мне сам шкурой своей заплатишь!

Вместо ответа Олоне только пожал плечами и спокойным, бесстрастным взглядом проводил изменника, в растерянности бежавшего во тьму.

– Эх, – невольно вздохнул он, засовывая пистолет обратно за пояс, – начинаю думать, что нашему приятелю дону Педро Гарсиасу пришла в голову и впрямь замечательная мысль привести нас в этот Гуляй… Выходит, двое наших старых знакомых головорезов в Веракрусе. Впрочем, один больше не игрок, ну а со второго я глаз не спущу.

Закончив про себя этот короткий монолог, молодой человек пустился догонять своих товарищей. Вскоре они втроем уже были у дверей трактира, где Олоне и Питриан распрощались с доном Педро Гарсиасом, выказав ему напоследок заверения в самой чистосердечной дружбе.

Когда двое молодых людей вошли к себе в комнату, они, не сдержавшись, рассмеялись, что те римские авгуры[78].

– Да уж, – заметил Питриан, – надо признать, с тех пор как мы здесь, нам несказанно везет. И нынешний вечер – не исключение. Сперва ты выиграл двадцать тысяч фунтов, потом вывел на чистую воду этого мерзавца Босуэлла, да еще так его наказал, что он, слава богу, еще долго не сможет нам мешать.

– Я раскусил его, как только он вошел. А как тебе наш приятель-медельинец? Великолепный малый, хоть и мексиканец! И поди скажи, что они тут все одним миром мазаны, в своей чудной стране. Хотя тоже еще тот фрукт. Заметь, однако, на поверку он оказался честнее, чем мы думали.

– Да уж, как и многие его сородичи, должно быть. Послушай, ты что же, ложиться не собираешься?

– Нет, не сейчас. Пойду-ка выйду.

– Как так – выйду! А не поздновато будет? Уже около одиннадцати, или не видишь?

– Конечно вижу. Но, к сожалению, как бы то ни было, я не могу здесь торчать.

– Это еще почему?

– Да по одной простой причине… или, думаешь, не стоит предупреждать герцога о том, что против него затевается?

– Ах ты, черт, верно! Но как это сделать?

– Не беспокойся, он научил меня, как попасть к нему в любое время.

– Тогда не будем мешкать, идем прямо сейчас, – предложил Питриан и спешно принялся натягивать на себя то, что уже успел снять и бросить на плетеный стул.

– Ты что делаешь? – спросил Олоне.

– Как что?

– Ну да.

– Что ж, как видишь, собираюсь с тобой.

– О, в этом нет необходимости.

– Прости, но я считаю по-другому: это очень даже необходимо, тем более после сегодняшней передряги. Во всяком случае, здесь, в Мексике, двое завсегда лучше, чем один, и даже нечего спорить. Я решил идти с тобой, значит пойду, и точка. Ну же, идем!

– Мало ли что ты там себе решил!.. – осек его Олоне и вдруг, заметив на столе конверт, воскликнул: – А это еще что такое?

– Нетрудно догадаться – письмо. Наверное, доставили, когда нас не было, и трактирщик соблаговолил принести его сюда.

– И то верно, должно быть, так оно и есть.

В письме было всего несколько строк. Олоне пробежал его глазами, потом бережно сложил и прижал к груди.

– Дьявол, – бросил Питриан, не сводивший с друга глаз, – верно, что-то интересное…

– С чего ты взял? – слегка смутившись, спросил Олоне.

– Во-первых, твое волнение, а потом, забота, с какой ты сложил письмо.

– Черт, дружище, да из тебя вышел бы прекрасный дознаватель! – проговорил Олоне, силясь спрятать свое смущение за напускной улыбкой.