– Ну, что еще? – недовольно произнес боярин.

– Воевода, – понизил голос Арсен, – хочу передать тайную просьбу кошевого…

– Говори.

– Кошевой опасается, что гетман заставит запорожцев идти под Чигирин… А это дало бы возможность татарам и туркам завладеть Сечью, а потом и всем югом нашего края. Сирко полагает, что мы в Понизовье принесем больше пользы, чем под Чигирином. Улучив время, запорожцы нападут на Крым или на Буджакскую орду и заставят хана отступить из-под Чигирина. Мы не пропустим по Днепру турецкие челны с припасами. Сечевая крепость в тылу врага, имея несколько тысяч запорожцев, будет острой занозой в глазу у Кара-Мустафы. Мы будем знать все намерения турок – передвижение и численность их войск, будем стеречь шлях на Москву…

Ромодановский задумался. Нет, что ни говори, а надо отдать должное этому запорожцу: разумный, храбрый как сто чертей! И рассуждает, как зрелый, опытный воин, даром что молод… Не поспешил ли он, отказав в его просьбе, думает воевода. Одно слово Трауэрнихту – и тот выпустит своего бывшего крепостного. Но тут мысль воеводы перескочила на несколько лет назад… Грозные зарева освещают берега Дона и Волги – это проходят повстанцы Разина… Огонь восстания разрастается, ширится и заливает все новые и новые области Московской державы, докатываясь чуть ли не до Москвы. Отзвуки того восстания долго еще сотрясали землю, и ему самому едва не стоили жизни во время волнений на Харьковщине и Белгородщине. Он вспоминает сейчас и то, что вожаком тех волнений был тогда Сирко… Сирко! Натянутые взаимоотношения сложились у воеводы с ним. Ромодановский знает, что кошевой атаман не забыл, по чьей милости загнали его на Иртыш после подавления харьковских волнений… Только настойчивые просьбы запорожцев заставили царя Алексея Михайловича возвратить Сирко из Сибири. Царь «даровал» ему свободу, взяв с него торжественную присягу, принесенную в царских палатах в присутствии ближайших бояр и думных людей, – служить его царскому величеству верой и правдой, ни на какие соблазны не поддаваться, наущений никаких не слушать и слов непристойных не произносить… Боярин понимает, что Сирко – недюжинный человек, что только он с запорожцами сможет успешно отбивать кровавые набеги татар и совершать в ответ опустошительные походы на Крым. Потому и относится воевода к кошевому с уважением, но холодно. Не вспоминает ему старого, однако не забывает и того, что тот не терпел притеснений и обид не только от татар, но и от царских вельмож… Воевода понимает, что кошевой не хочет приводить свое войско под Чигирин, чтобы не встретиться здесь с ним… Ну что ж, пусть промышляет в Понизовье! Там он со своими сорвиголовами действительно принесет больше пользы… А Трауэрнихту ничего говорить не будет! Не станет он, боярин, защищать мерзкого холопа, который, может, завтра и на него поднимет руку!

Пока боярин размышлял, Арсен стоял неподвижно, с интересом наблюдая, как меняется выражение лица воеводы. Наконец Ромодановский поднял на него глаза:

– Я напишу кошевому. Завтра тебе передадут мое письмо – отвезешь на Сечь. Но, на всякий случай, запомни: запорожцам – оставаться на Сечи и частью своих сил совершать набеги на тылы врага, пересекать дороги на Аккерман, в Крым, охранять Муравский шлях! Другой частью – напасть на Кызы-Кермен. Хорошо бы захватить крепость. Нужно крепко напугать татар, чтобы новый их хан Мюрад-Гирей почувствовал себя под Чигирином, как карась в бредне!.. Ты понял меня?

– Понял.

– Тогда иди! С Богом!

Запорожцы с нетерпением ждали Арсена.

– Ну как? – кинулись все к нему.

– А, и не спрашивайте! – ответил разочарованно Арсен. – Ворон ворону глаз не выклюет!.. Господа повсюду одинаковы, чтоб им пусто было! Боярин отказался помочь!..

– Так есть же сабли в руках! – настаивал на своем горячий Секач. – Силою вызволим Романа! Едем немедленно!

– А это, панове, мысль! – поддержал его не менее горячий Спыхальский. – Айда на Сечь! Возьмем полкуреня казаков, вернемся в Чигирин – и покажем тому швабу!..

Разгорелся спор. Секачу и Спыхальскому возражали Метелица и Товкач.

– Вы как малые дети! – сердился Метелица. – Саблями! Саблями! А что будет дальше, подумали? Договорились же: Грива с Рожковым обо всем узнают, присмотрятся, принюхаются, а потом уже и мы примемся за дело! Нужно перехитрить Трауувер… Траэр…Тьфу, черт, язык сломаешь, пока выговоришь!.. Травэрнихта, гром на его голову!

– Батько правильно думает, – сказал Арсен. – Наобум нападать – шею сломать! Поищем другого пути, более разумного. Не всегда нужно на рожон лезть! Но это – потом. Возвращаемся назад завтра. По дороге я хочу на часок заглянуть домой, если вы согласны…

Арсен соскучился по родным, по Младену, Якубу, но особенно по Златке. Если прежде, даже в неволе, он спал беззаботным молодецким сном, то теперь вечерами долго не мог заснуть. Перед глазами всплывали картины прошлого, долго и неотступно стояло милое, немного печальное лицо любимой девушки. Каково ей там, в Дубовой Балке? Что делает? О чем думает? Не жалеет ли, что поехала с ним на чужбину?

Товарищи понимали его.

– Непременно заедем, – сказал Секач.

А пан Мартын даже просиял: ему до сих пор вспоминались вкусные пирожки с творогом и сметаной, коржики с медом, которыми угощала их мать Арсена. В тот день он впервые за многие годы по-настоящему вдосталь полакомился вкусной едой. Теперь появилась новая возможность хотя бы денек пожить по-людски.

– Еще бы! – радостно воскликнул пан Мартын. – Почему же нам да не заехать? Для казака сто верст – не гак, лишь бы полакомиться всмак!

Все засмеялись. Даже новые друзья поляка – Метелица, Секач и Товкач – уже знали, что пан Мартын сладкоежка, любитель поесть, и всегда оставляли для него лучшие куски. Несмотря на ежедневные переезды и хлопоты, он во время странствий и жизни на Запорожье отъелся, налился здоровьем, выхолил чудесные усы, которые уже не обвисали вниз, а задиристо торчали в стороны и даже немного выступали вперед, и, по запорожскому обычаю, побрил голову, оставив на темени пышный рыжий оселедец. Всем своим видом, даже одеждой он сейчас походил на бывалого запорожца, и только отдельные словечки да польские обороты в его лемковском говоре выдавали его происхождение.

– Я тоже не прочь, – поддержал друзей и старый Метелица.

На том и порешили.

Рано утром следующего дня адъютант воеводы вручил Арсену Звенигоре письмо кошевому и пятьдесят золотых червонцев – награду за важную весть. Оставаться дольше в лагере, кишащем военным людом, не было надобности, и запорожцы помчались в Дубовую Балку.

Еще издалека, переезжая вброд Сулу по отмели, запорожцы заметили в хуторе какое-то необычное оживление. Посреди хутора, на выгоне, стояла толпа, слышался гул встревоженных голосов, сквозь который прорывались отдельные выкрики и плач.

– Что там опять за оказия? – спросил пан Мартын.