стол, парень вдруг жадно сверкнул маслинами глаз, а по дороге обратно на кухню, воспользовавшись тем, что суровый русский господин сидит к нему спиной, совсем обнаглел — без конца оглядывался и скалил зубы.

— Вы не знаете, почему все работники местной сферы обслуживания смотрят на меня так, как будто хотят съесть? Какие-то ненормальные!

— А я разве что-нибудь другое тебе говорил, когда ты меня ксенофобом обозвала? Ты думаешь, наш полоумный водила чего так забубенивал? Перед тобой выпендривался. Вот я и разозлился. Жуть как к деду приревновал! Короче, ты смотри, Татьяна, без меня ни шагу! Чует мое сердце, украдут тебя эти чурки!

— Не волнуйтесь, никто меня не украдет. Ешьте лучше мороженое. Вы какое больше любите, шоколадное?

— Как это ты угадала?

— Во-первых, вы не сводите с него глаз и облизываетесь, а во-вторых, шоколадное априори вкуснее. Но ради вас я готова пожертвовать им.

— Ха-ха-ха!.. Ешь, ешь, не бойся, я пошутил! — Придвинув обе порции, он подпер кулаками щеки и начал выдумывать всякие смешные глупости, сопровождая их устрашающей мимикой. — Вот выйдешь без меня погулять, а эти темпераментные дети Востока как выскочат из кустов! Накинут тебе пыльный мешок на голову, на коня и — фью! — в горы. Будешь тогда кричать: Николай Иваныч, родненький! Помогите! Спасите! Ой, мамочка! Ой-ё-ёй! Ай-я-яй!.. Зря смеешься. Ты думаешь, они тут дураки? Уже, небось, прикинули, кто здесь самая хорошенькая девчонка.

— А вы, я смотрю, тоже уже успели разглядеть всех девчонок?

— Ну, это минутное дело. Когда глаз наметанный.

Ветер трепал светлые волосы. Словно Пенелопа, она вглядывалась в зеркальную даль Эгейского моря, и сердце разрывалось при мысли, что он не вернется. Когда солнце определенно сместилось правее, а море у горизонта по-прежнему осталось пустынным, охватил прямо-таки животный страх. И не в последнюю очередь уже за себя: а вдруг он, правда, не вернется? Что тогда делать — одной, в чужой стране, с мизерным количеством денег, без обратного билета и, кстати, паспорта, который заботливый спутник предъявлял везде вместе со своим и забыл отдать?.. Кроме околачивания порогов в российском консульстве воображение нарисовало еще и унизительный допрос в местной полиции: а вы, собственно, кем приходитесь господину Швыркову? Любовница? — и грандиозный скандал по возвращении в родное отечество. Как же можно быть таким безответственным эгоистом, черт бы его побрал!

У горизонта показалась малюсенькая точка. От сердца немножко отлегло, но затуманенный слезами взор еще долго был прикован к морю. До тех пор, пока точка не обрела отчетливых очертаний знакомой дурной головы. Теперь уже не потерянная, а страшно злющая из-за тех бессмысленных, горьких слез, которыми оплакивала утонувшего бедняжку, а он, здрассьте-пожалуйста, возвращается с того света неспешным, размеренным брассом, она поскакала на цыпочках по раскаленному песку немноголюдного в послеобеденный зной пляжа и уселась на лежак с твердым намерением устроить «Одиссею» крупное аутодафе.

Он вышел на берег, разбрызгивая ладонями искрящуюся воду, какой-то сам по себе счастливый, и повернулся лицом к солнцу. Капельки воды сверкали на широких, чуть вздымающихся после дальнего плавания плечах и мускулистой, загорелой спине. Вспомнился полутемный номер на четвертом этаже, сладкий запах роз цвета спелого персика, и, чтобы не утратить воинственного пыла, пришлось устремить взор в другую сторону — туда, где валялись две бронзовые особы того неопределенного возраста, который начинается после сорока и тянется до бесконечности, законсервированный пластическими операциями и прочими достижениями современной косметологии.

Подумать только! Несмотря на свои, по меньшей мере, сорок пять, одна из теток, та, что выставила на всеобщее обозрение колоссальную, не иначе как силиконовую грудь, едва прикрытую купальником, чрезвычайно заинтересовалась стоящим у воды мужчиной — беззастенчиво разглядывала его из-под руки. Мало того, что сама насмотрелась, проклятая, так еще и толкнула в бок уткнувшуюся носом в полотенце подругу:

— Жанк, глянь, какой мужик сексуальный!

Так называемая Жанка — курносый мопс в широком золотом ошейнике, стремительно оторвалась от надувного матраса, нацепила очки и скривилась:

— Морда не очень.

— Зачем тебе его морда? Ты глянь, тело какое! Супер! И с главным там все в порядке!.. Ха-ха-ха! Я б такому прямо здесь дала!

Впору было провалиться сквозь землю, а необузданное воображение, по-видимому, задавшееся сегодня целью выдавать сплошной негатив, еще и преподнесло иллюстрацию к услышанному: песок, жадные, кроваво-алые губы и он. Громкий смех за спиной повторился и стих: предмет вожделения вернулся на свой лежак.

— Ты чего такая красная? Ну-ка, быстренько намажься кремом!

— Вместо того чтобы без конца руководить, вы бы лучше задумались о собственном поведении! Зачем вы уплыли черт-те куда? Я из-за вас чуть с ума не сошла!

Изумленно вскинув брови, он тут же заулыбался, придвинулся вплотную и потерся прохладным лбом о сердито вздернутое плечо:

— Извини, не сообразил… Понимаешь, я не привык, чтобы за меня кто-нибудь особо волновался… Короче, я и представить не мог, что такая классная сероглазая девочка будет сходить из-за меня с ума! — Рассмеявшись, он откинул прядь волос с пунцовой щеки, и стал чувственно, не по-пляжному, целовать щеки, плечи, шею, губы.

— Не нужно, пожалуйста… смотрят.

— Кто смотрит? Эти две кошелки, что ли?.. Ишь, уставились! Видать, неслабо истосковались телки по мужику. Давай подзаведем их, а? Чтоб им мало не показалось. Пусть подергаются!

— Можете заводить кого угодно, только без меня! — Еле увернувшись от настойчивых ласк, после его неожиданно пошлых, плебейских выражений, вызвавших приступ брезгливости — и к нему, и к себе самой, она подскочила и передвинула лежак подальше. Однако через полсекунды поехала обратно.

— Я сказал, намажься кремом, обгоришь!.. Ах, мы не желаем? Ну заяц, погоди! Сейчас я тебя сам намажу! — Насев на ноги, он принялся водить ладонями по спине. Вовсе не так, как положено при размазывании крема для загара.

Бронзовые тетки, наверное, получали несказанное удовольствие, наблюдая, как по-хозяйски уверенно обращается «этот мужик» со спиной своей «девки» — именно так, скорее всего, они и определили ее статус.

— Отпустите меня сейчас же!

У кромки воды, прежде чем тоже уплыть черт-те куда, она повернула руки к солнцу белой-пребелой изнанкой и демонстративно застыла в позе вольной птицы, которая сейчас взмахнет крылами и улетит в голубую высь. В чистый, светлый мир, где нет ни телок, ни кошелок, ни сексуальных мужиков. Но… ах попалась, птичка, стой! Не уйдешь из сети, не расстанусь я с тобой ни за что на свете! — господин птицелов закрыл зону свободного полета своим выдающимся телом.

— Кончай загорать! Правда ведь обгоришь. Блондинкам в первый раз нельзя так долго на солнце. Давай-ка лучше уйдем. Погуляем в парке или смотаемся в поселок, купим