Сегодня Кронберг пришел, сильно прихрамывая, перенескакую-то операцию на позвонках, а это отразилось на правой ноге, но глазалихорадочно блестят, на щеках болезненный румянец, такое я нередко видел умногих членов Высшего Совета, когда перебирают с допингами.

— Юджин, — велел он, — загляните ко мне.

— Слушаюсь, шеф!

Через пять минут я входил в его кабинет. Кронберг кивнул всторону экрана, я сразу же открыл нужный файл и раскрыл его на всю стену.Вообще-то можно перебрасывать файлы, как и переговариваться, не выходя изкабинетов, блютуз позволяет общаться «мысленно», хотя это не совсем передачамысли в строгом понимании слова, но все мы предпочитаем еще и визуальныйконтакт с говорящим.

Да и не стоит пока раскрываться перед служащими низшегозвена. То, чем мы владеем, является мощным оружием, и нельзя его выпускать вмир, не придумав защиты. А мы еще не придумали.

Кронберг внимательно следил за раскрывающимися данными, ядавал пояснения как в диапазоне радиосигналов, именно это простой народ будетназывать передачей мысли, так и вербально. И даже поводил переднимиконечностями, что вроде того, как читающий шевелит губами.

— Быстро, — сказал он наконец соблегчением, — а то уж слишком серьезный там созрел нарыв…

— Восток — дело тонкое, — ответил яскромно. — Но, к счастью, там уважают силу. Так что никаких протестов,заметили?

— Заметил, — сказал он. — Главное, не так ужмного и погибло. Зато какой результат! Отличная работа, Юджин. Правду говорили,что вы при всей гуманитарности умеете действовать быстро и жестко, если тоготребует обстановка.

— Был выбор, — пояснил я, — погубить эти трис половиной тысячи сейчас или же три с половиной миллиона через две недели!..

Он недобро усмехнулся.

— Другой бы долго жевал сопли и рассуждал онеприкосновенности человеческой жизни, а в результате промедления погибли бы итри с половиной тысячи, и три миллиона!.. Вы молодец, это не комплимент. Выстановитесь настоящим сингомэйкером.

— Спасибо, — ответил я польщенно. — Знаете, ядолго думал над этой проблемой, вспоминая ваш со мной разговор…

— И что интересного надумали?

Я развел руками.

— Разве сейчас тот, кто упорно и настойчиво учится, апотом много работает, постоянно повышая квалификацию, не зарабатывает большебездельника, что в школе прогуливал уроки, потом был активным футбольнымфанатом, а все свободное время просиживает перед телевизором с банкой пива вруке? Что-то бездельнику и сейчас не дают неограниченный кредит в банке, неоткрывают перед ним двери в элитные клубы, не приглашают на презентацию новогоавиашоу, открытие газопровода или встречу английской королевы!

Кронберг усмехнулся, произнес поощрительно:

— Так-так…

— Глупо и безнравственно, — продолжал яприободренно, — рассчитывать, что при достижении сингулярности этонормальное положение вещей, сложившееся в любом обществе совсем не зря, вдругизменится! Здесь нет никакой дискриминации или ущемления чьих-то прав. Всеправильно: первыми вступаем в сингулярность мы, члены организации, а уже потомбудем смотреть, кому приоткрыть дверцу, а кого и оставить в прежнем и, надосказать честно, довольно уютном мире.

Кронберг внимательно слушал, я все время чувствовал на себеего острый взгляд, высвечивающий во мне все закоулочки.

Когда я умолк и застыл в ожидании приговора, он ещепомолчал, со вздохом нажал кнопку на столе. Я услышал, как по-военному четкопрозвучал голос:

— Слушаю, шеф.

— Изменение в заказе, — произнес Кронберг.

— Слушаю!

— Набирайте не шесть годных, — сказал он, — асемь.

Ответ прозвучал несколько озадаченный:

— Да, шеф, но… это задержит еще на месяц! Дажелабораторные образцы почти все идут в брак.

— И все же, — повторил Кронберг, — доставитесюда, когда наберете годных семь. Даже если на это уйдет еще пять миллиардовдолларов.

— Слушаюсь, шеф!

Кронберг снова нажал кнопку, я ее не видел, но похарактерному движению руки понять можно многое, я застыл чуть ли не по стойке«смирно», сердце колотится, то ли сейчас тайком расстреляют и закопают, то липохлопают по плечу и скажут: иди в подвал, работай. Но теперь оттуда невыпустят, раз уж все тайны узнал…

А насчет седьмого чипа страшусь даже строить догадки.

Этот день никогда не забуду: я докладывал Кронбергу о мерахпо сдерживанию инфляции в странах Европы, когда у него на запястье звякнулмобильник. Поморщившись, он поднес руку к уху. Я видел, как меняется его лицо,буквально начинает светиться изнутри радостью.

— Прибыли?.. Сколько годных?

Я уловил в его обычно бесстрастном голосе сильнейшеенапряжение. Выслушав, он непроизвольно кивнул, словно собеседник его видит, аможет, и видит, сказал чуть теплее:

— Хорошо, хорошо… а Данциг?

Я сидел смирно, даже не шевелился, чтобы не отвлекать, аКронберг, дослушав, опустил руку и сказал взволнованно:

— Юджин, пойдемте. Ради этого момента я жил…

Перед входом в здание стоит очень непростой автомобиль, натаких инкассаторы возят мешки с деньгами, из распахнутых настежь дверей троемужчин вытаскивают ящики. Я с изумлением узнал Макгрегора, Штейна и Гадеса, апомогал им охранник. Лицо его оставалось бесстрастным, но в глазах я увиделсильнейшее удивление.

Из кабины медленно вылез очень старый человек, лицопоказалось знакомым, но сколько я ни перебирал мысленно портреты великихученых, не признал. Он перевел дыхание, охранник по кивку Кронберга подбежал кнему и, почтительно поддерживая под руку, повел в здание.

Ящики занесли, машина развернулась и ушла, я послушно шел заКронбергом. Он потер руки.

— Сейчас Гордон переведет дух и… приступим!

— К чему? — вякнул я осторожно.

— В ящиках — «багровые».

— Ага, — сказал я, — ну так бы и сказали…

Он нервно дернул щекой.

— Не сердитесь, я тоже на взводе. Этосверхзасекреченные чипы по двухнанометровой технологии. Да-да, те самые…

Я не поверил:

— И все годные?

Он поморщился.

— Из первой партии, там была тысяча, отобрали семь.Вообще-то годных было вроде бы восемь, но один я велел уничтожить.

— Из суеверия? — сострил я.

Он дернул щекой.

— Во избежание. Нас все-таки семеро.

Голос его дрожал, он все время то поводил плечами, топотирал ладони.