— Мой муж уехал в самом начале войны, — сказала Эстер. — Он не мог видеть страну, разорванную напополам, из-за этого он и уехал.

— Он вернется тоже к трудным временам, — заметил священник. — Сражения, возможно, и подойдут к концу, но нелегко будет забыть горечь этих лет. А что станет с королем в руках его врагов?

С мостика послышался крик, и ответный вопль с берега.

— Я должна идти, — торопливо сказала Эстер. — Благодарю вас за то, что вы согласились взять письмо для Джона. Я знаю, он сделает все, что сможет, чтобы помочь вам, когда вы встретитесь. Он будет вам благодарен.

Викарий поклонился. Эстер повернулась к трапу и сошла вниз. Портовые грузчики еще перекрикивались с матросами на борту, но судно в конце концов отошло от причала.

— С Богом! — крикнула Эстер вслед. — Скажите ему, что я жду.

Викарий приложил руку к уху, так что Эстер осталось только улыбнуться, помахать рукой и сказать тихо, так, что он наверняка не услышал:

— Скажите, что я люблю его.

Осень 1645 года, Виргиния

Джон обнаружил, что, помимо искусства выживания в новой стране, он научился у повхатанов терпению. Когда он убедился в том, что ничто из того, что он мог бы сказать или сделать, не способно спасти Опечанканау от смерти, он вернулся к фермеру на краю леса и договорился, что четыре дня в неделю будет работать за еду, кров и жалкое жалованье. А три дня будет свободен для того, чтобы уходить в девственные леса вокруг плантации и собирать растения.

Всего лишь год тому назад он раздраженно и с громадным нетерпением ждал бы корабля, чтобы тот пришел и освободил его от жалкой службы, чтобы он мог отправиться домой. Но теперь Джон обрел умиротворение. Он чувствовал, что это была интерлюдия между его жизнью с Сакаханной и повхатанами и возвращением — что само по себе обещало быть сложным периодом — к Эстер и Ковчегу в Ламбете.

За те дни, что он провел на полях, он занимался сбором урожая, снимал листья табака с сохнущих стеблей, увязывал в кипы и затем грузил на корабли, останавливающиеся у их маленького причала, который был последней стоянкой перед переходом через Атлантику.

В те дни, когда он был свободен, он брал свой мешок из оленьей шкуры, вычищенной должным образом, и шел в леса только с ножом, мотыжкой, луком через плечо и парой стрел в колчане. Когда он исчезал из вида плантаторского дома, начиналась его скрытная жизнь.

Скрывшись под покровом деревьев, он останавливался, сбрасывал тяжелую одежду и скидывал докучные башмаки, столь немилосердно жавшие ноги. Он сворачивал все в тючок и прятал на дереве, точно так же, как поступала Сакаханна со своим платьем служанки, когда была маленькой девочкой. Обнаженным и босым, лишь в набедренной повязке из оленьей кожи, он шел по лесу и снова чувствовал себя свободным человеком.

Даже после нескольких лет, проведенных в дебрях девственного леса, он не потерял чувства трепета перед чуждостью и красотой этой страны. Он мечтал привезти ее домой всю целиком, но заставлял себя выбирать лучшие из лучших кустарников и деревьев, попадавшихся во время долгих и непредсказуемых странствий по лесу.

Он нашел маргаритку, которую, как ему казалось, никогда не видел раньше — с крупным цветком и забавными лепестками. Он выкопал с полдюжины корешков и упаковал их во влажную почву, надеясь, что они доживут до корабля. Он срезал черенки от разновидности вьюнка, так давно посаженного Сакаханной у его порога. Теперь он узнавал этот любимый цветок Сакаханны в лесу. Прелестное вьющееся растение, которое иногда называли ползучей жимолостью, только здесь она цвела длинными алыми цветками, похожими на пальцы. У него был новый вьюнок, который Джон решил назвать своим именем — традесканция.

Он нашел наперстянку, похожую на своего английского собрата, но гораздо ярче и крупнее. Он посадил в горшки виргинскую юкку, виргинское рожковое дерево, виргинское каменное дерево. Он нашел виргинскую шелковицу, которая напомнила ему о шелкопрядах и шелковице в Отлендском дворце. Он нашел великолепную розовую традесканцию, единственный цветок, которому его отец дал свое имя, и постарался сохранить луковицы сухими и здоровыми, надеясь, что они прорастут в память об отце. Он выкопал сухие корни виргинских роз, уверенный, что они будут расти рядом со своими английскими кузинами, если только удастся благополучно довезти их до Ламбета.

Он приносил в небольшой фермерский домик образец за образцом, прикапывая растущие растения на грядках для рассады, закладывал семена в песок или рис, чтобы они оставались сухими. Он приносил растение за растением, чтобы добавить их в коллекцию Ламбета. И по мере того как он добавлял то новое дерево — к примеру, виргинский клен, то новый цветок — желтый кипрей, то новую траву — виргинскую петрушку, он понял, что привезет домой, в Англию, взрыв новизны. Если бы страна жила в мире и люди продолжали бы интересоваться своими садами, он бы прослыл создателем невиданных чудес, более великим специалистом по растениям и ботаником, нежели даже его отец.

Он искренне полагал, что во время своих длительных экспедиций, когда уходил в лес на рассвете и возвращался в сумерках, а иногда уходил на рассвете и возвращался только на рассвете следующего дня, когда он спал в лесу, невзирая на холодные ветры, предупреждавшие о скорой смене времени года, он думал только о своих растениях. Но где-то глубоко в сердце и в уме он прощался. Прощался с Сакаханной-девочкой, чью невинность он так высоко ценил, с Сакаханной — молодой женщиной, которую он любил, и с Сакаханной — гордой красавицей, которая впустила его в свое сердце и в постель, а потом прогнала.

Джон прощался с ней, прощался с лесом, который она любила и делила с ним, и к тому моменту, когда «Мейкпис» причалил к оконечности пирса и поднялся вверх по течению к доку Джеймстауна, Джон уже попрощался со всем, что было дорого его сердцу, и был готов уехать.

У него собралось с полдюжины бочонков с семенами и корнями, уложенными в песок, и два бочонка с саженцами, присыпанными землей, которые нужно было поливать каждый день. Он составил свой груз на причале и погреб на каноэ вверх по реке, в Джеймстаун, посмотреть, не привез ли этот корабль письмо и деньги от Эстер.

Едва ли он рассчитывал получить их. Но это было частью ритуала расставания с Сакаханной и возвращения к Эстер — быть на пристани и встречать каждый приходящий корабль, показывая тем самым свою веру в то, что Эстер сделает все возможное и даже невозможное, чтобы как можно быстрее прислать ему деньги. Их план не должен был сорваться по его вине.

Как обычно, толпа на причале выкрикивала приветствия и предлагала товары и комнаты для съема. Царила обычная анархия при прибытии корабля. Вещи сбрасывали на пристань, дети визжали от волнения, друзья приветствовали друг друга, заключались сделки. Джон встал на кабестан[20]и крикнул поверх голов толпы: