Зима стояла на удивление холодная, никто упомнить не мог таких холодов. Френсис писала мачехе, что катается на коньках по Темзе у Тауэра и что, если и дальше будут стоять такие морозы, она сядет в сани и отправится к ним в гости по замерзшей реке. Эстер, завернувшись в старый походный плащ Джона Традесканта, в шляпе из русских мехов, что он привез из своих путешествий, каждое утро выходила в сад смахивать снег с ветвей драгоценных деревьев, чтобы они не сломались под тяжестью снега и льда. Каждый вечер она садилась у огня из хвороста и маленьких веточек, ужинала картофельной похлебкой и думала над тем, когда же придет весна и принесет ли она домой ее мужа.

Зима 1646 года, Барбадос

Корабль Джона возвращался на родину южным маршрутом с заходом на Барбадос, чтобы запастись продовольствием и доставить туда груз.

Джон прекрасно осознавал, что богатство, которое он везет с собой домой, состоит только из семян и корешков. Это означало, что, по крайней мере, должен будет пройти один ненадежный год, пока их можно будет размножить и начать продавать. Он прохаживался по пристани и ненавязчиво давал знать, что готов выполнить поручения богатых плантаторов за умеренную компенсацию. Пока на корабль грузили бочонки с сахаром и ромом, Джон отправился прогуляться в глубь острова. Он шел мимо сахарных плантаций, где черные рабы — мужчины и женщины — согнувшись, сажали и пололи, а белые надсмотрщики вразвалочку сидели на лошадях, сжимая длинные охотничьи бичи, готовые к действию. Джон в поисках новых растений дошел до тех мест, где заканчивались поля и начинался лес.

Возвращаясь с одной из таких прогулок с парочкой влажных сеянцев в кармане, Джон на дороге, ведущей к порту, встретил всадника.

— Я слышал о вас, — запросто обратился к Джону всадник. — Вы ведь Традескант, садовник короля?

Джон обнажил голову и слегка поклонился.

— Да, сэр. А вы?

— Сэр Генри Хантс. Плантатор. Это мои поля. У меня свой небольшой сад, может быть, вам будет интересно взглянуть на некоторые из моих растений?

— Да, да, несомненно, — охотно согласился Джон.

— Тогда я приглашаю вас на обед, — сказал Хантс. — И оставайтесь ночевать.

Он повел Джона по дорожке к большому белому дому, такому же величественному, как усадьба королевы в Уимблдоне. Джон только моргал от удивления, глядя на роскошь здания, на самые лучшие восковые свечи, мерцающие в каждом окне так, что весь дом сверкал и переливался, как маяк в мягких сумерках. Заслышав стук копыт господской лошади, навстречу высыпала целая толпа черных слуг.

Сэр Генри спешился и даже не оглянулся на лошадь, уверенный, что, пока он направлялся ко входу в дом, пара грумов тут же подхватит поводья.

Терраса располагалась с обратной стороны дома, и сэр Генри повел Джона через сверкающий холл, белые стены которого были увешаны роскошными картинами маслом, туда, где последние лучи солнца освещали террасу. Дама, возлежавшая на софе, лениво помахала ему рукой.

— Моя жена, леди Хантс, — коротко представил сэр Генри. — Никогда не поднимается с ложа.

Джон поклонился и был вознагражден слабым взмахом руки.

— А теперь позвольте показать вам мой сад, — нетерпеливо поторопил сэр Генри.

Джон надеялся увидеть тропические редкости, и ему было тяжело ничем не проявить свое разочарование. Сэр Генри истратил безумные деньги и усилия на то, чтобы воссоздать классический английский сад в самых что ни на есть невероятных условиях. Там был ровный газон, не хуже королевской лужайки для игры в шары в Отлендсе. Там был безукоризненный регулярный сад с низкими живыми изгородями из лавровых деревьев, обрамляющими дорожки, выложенные белыми камешками. Приглядевшись поближе, Джон понял, что это не камешки, а потрясающе изысканные белые раковины.

— Каури,[24]— угрюмо сказал сэр Генри. — Стоили мне целое состояние. Но все равно их было легче раздобыть, чем настоящий английский гравий.

Был там и цветник, засаженный исключительно английскими цветами, от солнца его прикрывал крытый тростником навес, опирающийся на четыре столба по углам.

— Иначе солнце слишком жаркое для них, — пожаловался сэр Генри. — И почва слишком сухая. Трое мальчишек поливают их с утра до ночи, и даже так мне никак не удается получить больше дюжины нарциссов каждый год.

Он показал Джону и фруктовый сад. Джон заметил, что солнцелюбивые фрукты должны, наверное, прекрасно вызревать в таком климате.

— Не знаю, мне никак не удается вырастить яблоки того же вкуса, что и в Кенте.

Они сделали полный круг и вернулись к дому.

— Вы сажаете только английские растения? — осторожно поинтересовался Джон.

— Конечно, — деловито ответил хозяин. — Зачем мне выращивать эти чертовы уродливые, дикарские цветы?

— Лично мне очень нравятся новые растения, — заметил Джон.

— Вы — глупец, — ответил тот. — Если бы вы жили здесь, то почувствовали бы, как тоскуете по настоящему английскому лесу и как вам хочется снова увидеть нормальные английские цветы. И я борюсь, борюсь и борюсь с этой почвой и с этой жарой, чтобы вырастить настоящий нормальный сад.

Джон вежливо кивнул.

— Мне кажется, на все это требуется столько труда, — сказал он.

Хозяин кивнул и снова поднялся на террасу. Не говоря ни слова, он протянул руку. Мгновенно черная женщина, стоявшая у глубокой чаши с пуншем, налила стакан и передала его другой женщине, которая поставила стакан на серебряный поднос, поклонилась и подала сэру Генри. Все это напомнило Джону молчаливую безупречную службу королевского двора, и он принял свой стакан со словами благодарности.

— Не благодарите их, — быстро поправил его сэр Генри. — Ни единого слова благодарности за услуги в моем доме, прошу вас, сэр. У меня ушли годы на то, чтобы вбить в них хоть какое-то чувство послушания и приличия. Я не хочу, чтобы они вообразили, будто, прислуживая мне, делают мне же одолжение.

Обед прошел ужасно. Подавались обильные блюда и лучшие вина, но леди Хантс, полулежа в кресле во главе стола, не произнесла ни слова на всем протяжении трапезы, а ее муж непрерывно пил ром и воду, все больше пьянея и с каждым бокалом становясь мрачнее и раздражительнее.

Среди полудюжины рабов, прислуживавших за столом, одна носила странный головной убор. С обеих сторон ремешками ко рту была плотно прижата треугольная пластина. Ремешки закреплялись большой пряжкой на затылке так, чтобы пластина не могла сдвинуться, а на пряжке висел замок. Джон обнаружил, что не может отвести глаз от женского лица, похожего на маску, темных трагических глаз и четкой геометрической формы на рту.

— Что с вами такое? — раздраженно спросил сэр Генри. — А, вы смотрите на Ребекку? Она воровала еду, правда, Бекки? Пробовала, пока готовила, грязная сука. Вот теперь она пару дней вообще ничего есть не будет, у нее во рту не будет ничего, кроме того, что я сам туда положу.