Сын посмотрел на него, скрывая обиду.

— Сожалею, сэр, — официально ответил он.

В дверях появилась Эстер, одним быстрым взглядом оценила сцену и поняла, что тут происходит.

— Могу я поговорить с тобой, муж? — спросила она очень ровным голосом.

Джон подошел к ней, она отвела его в сад, где Джонни не мог их слышать.

— Пожалуйста, не поправляй Джонни так сурово, — сказала она. — Он не привык к такому обращению. На самом деле он — очень хороший мальчик и очень усердный работник.

— Он — мой сын, — напомнил Джон. — Я буду учить его тому, что считаю нужным.

Она наклонила голову.

— Конечно, — холодно сказала она. — Делай что хочешь.

Джон подождал, на случай, если она скажет еще что-нибудь, потом бросился прочь от нее и заковылял обратно в дом, ноги в сапогах отчаянно болели, он сам понимал, что не прав, и не знал, как все исправить к лучшему.

— Я поеду в Лондон, — сказал он. — Мне нужно заняться делами сэра Генри. Ясно, что деньги нам придется зарабатывать на чем-то другом, а не на саде и редкостях. Редкостей сейчас у нас нет, а сад наполовину в руинах.

Эстер вернулась в оранжерею. Джонни поднял брови, глядя на нее.

— Нам всем придется заново знакомиться друг с другом, — сказала она так спокойно, как только могла. — Позволь мне помочь тебе.

Долгими днями Джон бродил по саду, стараясь привыкнуть к меньшему масштабу Англии, стараясь смириться с горизонтом, казавшимся слишком близким, и находить радость от того, что он по-прежнему собственник двадцати акров, хотя совсем недавно мог целую вечность свободно бежать по лесу. Стараясь радоваться тому, что у него есть скромная, откровенная жена и смышленый светловолосый сын, и не думать о темной красоте Сакаханны и звериной грации ее мальчика. Он расставил индейские вещи в полупустой комнате редкостей, чувствуя, как удобно наконечник стрелы ложится ему в руку, поглаживая пальцами рубаху из оленьей кожи, будто в ней все еще могло сохраниться тепло кожи Сакаханны.

Он немного заработал на поручении сэра Генри, купил пару хороших картин, упаковал их в ящики и отослал ему. Когда через четыре месяца, или около того, корабль вернется назад, он привезет еще один вексель, а может быть, и несколько бочонков с сахаром на продажу. Джон получил определенное удовлетворение от того, что смог заработать хоть какие-то деньги даже в эти трудные времена, но ему казалось, что чувство свободы или радости никогда к нему больше не вернется.

Эстер занялась тем единственным, что хорошо знала, — решала практические вопросы. Она попросила его сходить с ней в Ламбет и отвела его прямо к лучшему башмачнику, который все еще работал в деревне. Тот, с ужасом глядя на босые ступни Джона, измерил ноги.

— У вас они как у горца, если позволите так выразиться.

— Мне пришлось много ходить босиком. Я был в Виргинии, — коротко пояснил Джон.

— Неудивительно, что вам жмут все башмаки, — сказал сапожник. — Вам они вообще не нужны.

— Нет, нужны, — вмешалась Эстер. — Теперь он снова английский джентльмен, и ему нужна пара сапог из самой лучшей кожи, пара рабочих сапог и пара башмаков. И постарайтесь, чтобы они не жали.

— У меня нет кожи, — сказал сапожник. — Скот больше не гонят в Смитфилд, у дубильщиков нет шкур, и мне негде купить кожу. Вы слишком долго пробыли в Виргинии, если думаете, что можете заказать обувь, как это было раньше.

Эстер подхватила сапожника под руку, отвела его в сторонку, они обменялись парой слов, и послышался звон монеты.

— Что ты ему предложила? — спросил Джон, как только они вышли из темной лавки на яркое мартовское солнце.

Эстер поморщилась, приготовившись к ссоре.

— Тебе не понравится, Джон, но я пообещала ему принести кожу из коллекции твоего отца. Это ведь просто кусок кожи, а на ней нарисована мадонна с ребенком. Нарисована не очень хорошо, и вся картина попросту еретическая. Да если бы мы ее кому-нибудь показали, к нам тут же ворвались бы солдаты. А сапожник прав, ну где ему раздобыть кожу для твоих башмаков?

На мгновение ей показалось, что он готов снова наброситься на нее.

— Значит, по-твоему, мне в самый раз выступать по Лондону в сапогах, разрисованных католическими иконами? — поинтересовался он. — А меня случайно не повесят, приняв за беглого иезуита?

— Ну, не такого уж и беглого, раз ты будешь разгуливать по городу с Девой Марией на сапогах, — весело заметила Эстер. — Во-первых, изображение почти стерлось, а во-вторых, он же повернет его внутрь.

— Мы используем редкие сокровища для домашнего быта? Ничего себе разумное ведение хозяйства!

— Мы выживаем, — мрачно сказала Эстер. — Ты хочешь сапоги, в которых сможешь ходить, или нет?

Он помолчал.

— А ты клянешься, что не трогала больше никаких ценных вещей из коллекции? — потребовал он ответа. — Что они все надежно спрятаны, как ты говоришь?

— Честное слово, сам можешь посмотреть, если срубишь дерево и откроешь дверь. Но лучше все-таки подождать, Джон. Еще не совсем безопасно. Говорят, что король проиграл, но так говорили и раньше. У него все еще есть жена, ведущая во Франции политику против нас, он может призвать ирландцев, и кто знает, что может сделать папа, если королева пообещает обратить страну в католичество? Они все дрались и дрались, но так и не смогли победить короля в открытом сражении. Даже если он потеряет свое войско до последнего солдата, он все равно не побежден. Он все равно король. Они не могут его победить. Он должен сам принять решение и сдаться.

Джон кивнул. Идти им было недалеко, и они направились домой.

— Я вот все думаю. Я думаю… может, мне отправиться к нему? — спросил он.

Эстер споткнулась, подумав, что он может вернуться ко двору и об опасности, которая угрожала бы ему там.

— Зачем? С какой стати тебе возвращаться?

— У меня такое чувство, что я должен ему послужить, — сказал он.

— Ты уехал из страны, чтобы не служить ему, — напомнила она.

Он скривился от ее непонятливости.

— Все было не так уж просто, — сказал он. — Я не хотел умирать за дело, в которое я не верил. Я не хотел убивать людей, которые, вполне вероятно, так же, как и я, пошли воевать, не желая того, но оказались на другой стороне. Но если король готов к миру, тогда я могу служить ему с чистой совестью. И мне не нравится думать о том, что он в Оксфорде один, без королевы, а принц сбежал на Джерси и с королем никого не осталось.

— Да с ним там целая толпа, — сказала Эстер. — Напиваются до бесчувствия каждый вечер и позорят Оксфорд своим поведением. И он в самой гуще всей этой компании. А если он увидит тебя, то всего лишь вспомнит, кто ты такой, и спросит, где ты пропадал. Если бы ты был нужен ему, он бы давно уже прислал за тобой.