Джонни назвал дерево, которое у Традескантов всегда было самой высшей мерой красоты.

— Это единственное дерево, которое я когда-либо видел, способное сравниться с каштаном твоего дедушки. Поверь мне, Джонни, это удивительно красивое дерево. Если мне удастся вырастить тюльпановое дерево и продать его садовникам в Англии, как дед вырастил конский каштан, тогда получится, что мы вдвоем очень неплохо поработали — он и я.

— А что же тогда останется делать мне? — спросил Джонни. — Он путешествовал на восток — в Россию, и на юг — к Средиземному морю. Ты уехал на запад, в Америку. А что же осталось мне?

— Ах, — с тоской вздохнул Джон. — Тебе еще так много предстоит увидеть, Джонни. Ты даже не представляешь себе, какая там огромная страна, как издалека текут реки из глубины материка, как высоко вздымаются там горы и как широко простираются луга. А за теми горами, говорили мне, снова равнины, луга, реки и снова горы. Внутри страны есть озера с пресной водой, огромные, как море. Такие обширные, что там бывают шторма, которые разгоняют волну, и она обрушивается на берега. Там еще так много можно увидеть — когда вырастешь и будешь готов отправиться в путешествие.

— А если ты снова поедешь туда, ты возьмешь меня с собой? — спросил Джонни.

Традескант замешкался только на мгновение, подумав об Аттоне, Сакаханне и всей той, другой, чужой жизни. Потом он посмотрел на смышленое, живое лицо сына и подумал, с какой гордостью он покажет его Аттону и скажет: «А вот мой сын». Джонни не был похож на дитя повхатанов, он не был мальчиком с коричневой кожей и темными глазами, много умевшим и с удивительной внутренней дисциплиной. Но он был ребенком ничуть не менее прекрасным — английским мальчиком, светловолосым, круглолицым и с солнечной улыбкой.

— Да, — просто ответил он. — Если я поеду туда снова, я возьму с собой и тебя. В следующий раз это будет наше с тобой совместное приключение.

— Мы можем уехать, когда король вернется к власти, — твердо сказал Джонни.

— Мммм…

Джон ушел от ответа.

— Но ведь ты все еще на его стороне? — напирал Джонни. — Я знаю, что большую часть войны тебя здесь не было, но ты ведь был с ним, когда он поднял свой штандарт, и ты все еще человек короля, ведь правда, папа?

Джон посмотрел на решительное лицо сына и опустил руку ему на плечо.

— Мне трудно сказать что-либо определенное, — сказал он. — Я — человек короля в том смысле, что мой отец был его садовником, и я тоже. Я не забываю, что большую часть своей жизни служил ему и вообще при дворе. Но я никогда не думал, что он безупречен. В отличие от многих других и в отличие от его желания. Я видел, как он совершал ошибки, слишком много ошибок. Я слышал слишком много чепухи из его уст, слишком много, чтобы верить в его безупречность. Я думал, что он — дурак, иногда даже злобный дурак. И я не считаю, что он стоит всего лишь ступенью ниже Бога.

— Но он все равно король, — настаивал Джонни.

Джон безропотно кивнул:

— Все равно король.

— Если он пришлет за тобой, ты пойдешь?

— Если он пришлет за мной, мне придется идти. Я буду связан честью и долгом, если он пришлет лично за мной.

— А меня возьмешь?

Джон на мгновение замешкался.

— Это бремя, которое я не хотел бы возлагать на тебя, сын мой. Если он не сохраняет за собой обладание садами в королевских дворцах, тебе нет нужды называть его господином.

В карих глазах Джонни сверкала категорическая убежденность.

— Но я мечтаю назвать его своим господином, — сказал он. — Если бы я был там, когда он поднял знамя войны, я бы никогда его не покинул. Я ужасно боюсь, что все закончится до того, как я смогу пойти служить ему, и я все пропущу.

Джон хрипло и отрывисто рассмеялся:

— Вот ужас-то будет, если ты все пропустишь.

В тот вечер Джон просунул голову в дверь спальни Эстер и увидел жену, преклонившую колени в ногах кровати. Он молча ждал, пока она поднимется и заметит его, стоявшего в дверях.

— Я пришел спросить, можно ли мне спать здесь.

Она легла в постель и с самым серьезным видом приподняла для него одеяло.

— Конечно, — сказала она. — Я — твоя жена.

Джон стащил с головы ночной колпак и вошел в комнату.

— Я не хочу, чтобы ты пустила меня к себе в постель только из чувства долга, — осторожно выговорил он.

— Хорошо.

— Я бы хотел, чтобы между нами были тепло и нежность.

— Хорошо.

— Я хочу, чтобы ты простила меня за то, что я уехал и бросил тебя здесь одну, без защиты, и за то, что я был с другой женщиной.

Она помедлила с ответом.

— Ты оставил ее по своей воле?

Джон не мог найти простой ответ.

— Она спасла мне жизнь, — сказал он. — Я умирал от голода в лесу, она взяла меня к повхатанам, и они согласились принять меня только из-за нее.

Эстер кивнула.

— Но ты оставил ее по своей доброй воле? Ты сам решил оставить ее и вернуться домой, ко мне?

— Да, — сказал Джон. — Да.

Наглая ложь, как камень, упала в лужицу света свечи у постели.

Джон забрался в постель рядом с Эстер и взял ее руку. После бронзовой кожи Сакаханны рука казалась очень белой. Рука Эстер была мозолистой от работы, которую она делала в его саду и в его доме. Тыльная сторона была исцарапана, она подвязывала ползучие розы. Джон поднес ее руку к губам и поцеловал.

С чувством облегчения он ощутил, как медленно нарастает желание. По крайней мере, он сможет выполнить чисто физический акт, даже если его сердце не будет задействовано целиком и полностью. Он повернул ее руку ладонью вверх и поцеловал в самую серединку.

Эстер положила руку ему на плечо и погладила коротко стриженные волоски на затылке.

— Ты все еще любишь ее?

Он быстро взглянул на лицо Эстер. Она смотрела на него сосредоточенно и серьезно. Она не выглядела разгневанной, хотя имела на это полное право. Он рискнул сказать правду.

— Не так, как тебя. Но это правда. Я в самом деле люблю ее.

— Ты никогда не любил меня, — уверенно сказала она. — Ты женился на мне, потому что тебе нужно было как-то устроить свою жизнь. Я думаю, иногда ты испытывал ко мне благодарность и симпатию. Но наш брак никогда не был браком по любви, и я никогда не притворялась, что это так.

Ее честность встревожила его.

— Эстер…

— Я не хочу, чтобы мы притворялись, — сказала она. — Я предпочитаю знать правду, а не жить в мире притворства.

— Ты хочешь, чтобы я оставил тебя?

— Нет! — быстро сказала она. — Я вовсе не это хотела сказать.