— Мы все здоровы, — сказал Джон. — И Бог свидетель, каждый из нас с радостью поменялся бы с ней местами.

Александр на мгновение опустил голову.

— Вы прощаете меня за то, что я женился на ней? — задал он абсолютно неуместный вопрос.

Джон коротко рассмеялся.

— Прощаю за все, что она уже натворила, и за все, что еще натворит, пусть только выздоровеет, — сказал он. — Я знал, что люблю ее, но даже не представлял насколько. Одна лишь мысль о том, что могу потерять ее, — все равно что умереть самому.

— А ребенок?

— Оба цепляются за жизнь, — сказал Джон. — Эстер говорит, оба держатся изо всех сил.

Мужчинам нечем было заняться. Пару раз раздавался стук в дверь, одного посетителя Джон проводил в комнату с редкостями, с другим обошел сад. Но остальное время они с Александром молча сидели в гостиной, по обе стороны холодного камина, и напряженно вслушивались в шаги наверху, ожидая известий. Джонни занял позицию на верхней площадке, напротив двери в комнату Френсис, и стоял там, стругая прутик карманным ножиком. Весь день он сидел смирно, как мальчик из церковного хора во время всенощной, прислушиваясь к звукам тихого разговора и неровному дыханию Френсис.

Эстер мало что могла сделать, лишь ни на минуту не оставляла Френсис одну. Она обтирала ей лоб уксусом и лавандовой водой, меняла простыни, когда те становились влажными от пота, держала ее за руку и говорила тихим и успокаивающим голосом, когда Френсис металась в горячечном бреду. Эстер поддерживала ее за плечи так, чтобы Френсис могла сделать несколько глотков холодной колодезной воды.

Но когда больная упала на подушки и затихла, когда румянец угас на ее щеках, а кожа стала бледной, как воск, Эстер ничего не могла поделать. Она просто сидела у изголовья и молилась, чтобы падчерица осталась жива.

Всю ночь Эстер провела у постели больной. В три часа утра голова упала на грудь, и Эстер заснула. Буквально через несколько минут ее разбудило движение на кровати.

— О, Эстер! — Голос Френсис прозвучал с такой скорбью.

Эстер сразу же проснулась и, приоткрыв глаза, вскочила на ноги.

— Что случилось? Ты нащупала бубоны? — в ужасе спросила Эстер, озвучивая самый худший страх.

— У меня кровотечение, — простонала Френсис.

Эстер сразу увидела, что жар спал, но Френсис была совершенно белой и изможденной. Ее ночная рубашка пестрела пятнами темно-вишневого цвета.

— Мое дитя, — прошептала Френсис.

Эстер оторвала кусок простыни и попыталась остановить кровь.

— Только лежи тихо! — приказала она. — Я пошлю Джона за повивальной бабкой, может быть, все обойдется.

Френсис послушно откинулась на подушки, но покачала головой.

— Я чувствую, что потеряла его, — сказала она.

Эстер, у которой никогда не было своих детей, поняла, что волею случая попала в трагедию, которую сама никогда не испытывала.

— Ты это чувствуешь?

— Да, — тихо прошептала Френсис.

Эстер снова услышала голос той самой одинокой маленькой девочки, которую она впервые встретила столько лет тому назад.

— Да. Ребенка больше нет.

В семь часов утра Эстер устало сошла вниз по лестнице с простынями в стирку и ворохом тряпок, которые надлежало сжечь. Она увидела Александра Нормана и Джона, настороженно и молчаливо ожидавших ее внизу, у лестницы.

— Простите меня, — медленно сказала она. — Я забыла о времени, я забыла, что вы ждете и беспокоитесь.

Джон забрал у нее сверток, а Александр взял ее за руку.

— Что случилось? — спросил Джон.

— Жар спал, бубонов у нее нет, — сказала Эстер. — Но она потеряла ребенка.

Она посмотрела на Александра.

— Мне жаль, Александр. Я хотела послать за повивальной бабкой, но Френсис была уверена, что уже слишком поздно. Все произошло за считаные минуты.

Норман отвернулся и посмотрел наверх.

— Я могу пойти к ней?

Эстер кивнула.

— Уверена, что это не чума, но не будите ее. И не оставайтесь долго.

Он пошел вверх по лестнице так тихо, что не скрипнула ни одна ступенька. Джон бросил белье на пол и заключил жену в объятия.

— Ты совсем не спала, — нежно сказал он. — Пойдем. Я налью тебе вина, а потом ты должна лечь. Теперь за ней может ухаживать Александр, или я, или кухарка.

Эстер позволила ему увлечь себя в гостиную, усадить в кресло и втиснуть в руку стаканчик сладкого вина. Она глотнула вино, и на ее щеки вернулся румянец. Она никогда не выглядела некрасивее, чем сейчас, — измотанной после всего напряжения. Джон никогда еще не любил ее больше, чем сейчас.

— Ты заботливо ухаживала за ней, — сказал он. — Ни одна мать не сделала бы этого лучше.

Она улыбнулась, услышав эти слова.

— Я не могла бы любить ее больше, даже если бы сама родила ее, — сказала она. — Я уже давно думаю, что у нее две матери — одна в раю, и это Джейн. А вторая здесь, на земле, — это я.

Он сел в кресло рядом с ней и привлек ее к себе на колени. Эстер обвила руками его шею, склонив голову ему на плечо. В первый раз она позволила себе поплакать о ребенке, которого они потеряли.

— Будут еще дети, — сказал Джон, поглаживая ее волосы. — У нас будут десятки внуков, и от Френсис, и от Джонни.

— Но этого мы потеряли, — сказала Эстер. — И если бы это был мальчик, она назвала бы его Джоном.

Лето 1646 года

Все лето Френсис провела в Ковчеге, пообещав Александру, что не вернется в его дом в Сити, пока холодная осенняя погода не выморозит чуму из города. Но они провели врозь не так уж много ночей. Война закончилась, и спрос на бочонки для пороха упал. Часто вечерами Александр садился в лодку у Тауэра и вместе с приливным течением поднимался вверх по реке к Ламбету. А там он шел по тропинке к Ковчегу и видел жену, сидевшую на ограде и ожидавшую его, как когда-то — когда она была маленькой девочкой.

Год был неудачный. Как и предсказывали, заболело очень много народу. И в городе развелась масса предсказателей и вещунов, а также иных мужчин и женщин, готовых кричать на всех уличных перекрестках о том, что-в стране не может быть мира, пока король остается с шотландцами, которые увезли его в Ньюкасл. Король должен вернуться в Лондон и объясниться, он должен встать перед вдовами и сиротами и просить у них прощения. Король должен предстать перед парламентом и договориться, как жить с ним в мире. А вот чего король не должен делать — так это продолжать дебаты, посылать парламенту аргументы в свою пользу и обсуждать теологию с шотландскими ковенантерами.[28]И вообще, не наслаждаться жизнью так беспечно и счастливо, будто страна и не воевала долгие годы, а в итоге ни к чему не пришла.