Он хохотнул и подмигнул Джону, придавая своим словам тайный сексуальный смысл.

— Что, жалеешь теперь, что пробовала мой суп, Бекки?

Женщина молча склонила голову.

— Хорошо, хорошо, — проговорил сэр Генри, подбодренный печальной скорбью ее молчания, и махнул рукой, требуя еще стакан рома с водой.

Рабыня проводила Джона в его спальню и, как послушная собака, неподвижно встала у порога.

— Можешь идти, — сказал Джон, помня, что благодарить ее не надо.

— Сэр Генри говорит, можете взять меня, если хотите, — она аккуратно выговаривала английские слова.

Джон ошалело уставился на нее.

— Эээ… я не…

— Хотите мужчину?

— Нет!

Она опустила глаза, за ее ресницами скрывалась целая бездна отчаяния.

— Хотите ребенка?

— Нет!

Она ждала.

— Что вы хотите? — устало спросила она, боясь услышать требование еще более омерзительное, нежели те, которые она уже слышала раньше.

— Ничего я не хочу! — воскликнул Джон. — Просто спать.

Она поклонилась.

— Если он спросит вас, подтвердите, я сказала, что вы можете взять меня.

— Скажу, что вы были очень, эээ… щедры.

Джон тут же поправил себя:

— Послушны.

— Да, сэр, — глухо сказала она. — Я послушна.

Утром настроение у сэра Генри было получше. За завтраком он расспрашивал Джона о его саде и о сокровищах Ковчега.

— Я мог бы вам кое-что прислать, — любезно сказал он. — Из того, что попадает ко мне здесь. Если вам нравятся всякие дикарские штучки.

— Нравятся, — сказал Джон. — Даже очень. А если вы захотите какие-нибудь растения из Англии, я могу прислать вам сюда. Полагаю, здесь очень хорошо может расти виноград.

— Вы могли бы взять у меня вексель и купить для меня несколько ковров? — спросил сэр Генри. — Я хочу постелить в холле турецкие ковры.

— Буду счастлив помочь вам, — ответил Джон. — Все, что вам будет угодно.

— Начнем с этого, — осторожно ответил сэр Генри. — Я дам вам вексель, вы купите для меня ковры и стекло. Потом я пришлю вам несколько хогсхедов[25]сахара, и посмотрим, удастся ли вам получить за них цену повыше, чем у обычных агентов. А потом вы можете прислать мне еще каких-нибудь товаров. Редкости бесполезны, пока заперты в шкафу, знаете ли. Ими нужно торговать.

— Буду рад, если нам удастся провернуть несколько сделок, — кивнул Джон. — Редкости, собранные моим отцом, должны оставаться в коллекции. Но если вам удастся подстрелить какую-нибудь странную птицу, буду рад получить шкурку и перья.

— Есть у меня кое-какие трофеи, — без особого интереса сказал сэр Генри. — Могу продать.

— У меня не будет денег, пока я не доберусь до дома, — неловко сказал Джон.

— Вексель, — спокойно произнес сэр Генри. — Мы делаем такие вещи с векселями. Пожалуй, даже хорошо, что здесь нет проклятых вороватых евреев, скупающих векселя еще до того, как собран урожай сахара!

К моменту отплытия у Джона был новый кустарник, самое любопытное и прелестное растение, которое сами островитяне называли «дерево жизни» потому, что оно реагировало на прикосновение, как живое существо, сворачивая листья. У него была пара корешков капустного дерева и дюжина разнообразных шкурок и перьев, включая довольно хороший экземпляр чучела вест-индского зимородка, которое сэр Генри просто подарил.

— Когда будете в Англии, организуйте там для меня приличный бизнес, — проворчал он. — Честный агент в Лондоне — такая же редкость, как добродетельная женщина. Я хочу сказать, достаточно редкое явление, достойное того, чтобы поместить в вашу коллекцию.

— Буду рад, — вежливо ответил Джон и, пока корабль отдавал концы, отходя от берега, без малейшего сожаления смотрел вслед уходящему сэру Генри.

Весна 1646 года, Лондон

Возвращение домой прошло так обыденно, как только можно было себе представить. В лондонском доке Джон нанял возчика, чтобы довезти до дома бочонки с семенами и корешками, два бочонка с саженцами и сундук с вещами с Барбадоса. Сам он уселся на деревянное сиденье передка повозки, которая, подпрыгивая на ухабах, направилась по замерзшим тропам в Ламбет.

— Что новенького на войне? — спросил Джон.

— Слышали, что Честер сдался?

— Не может быть!

— Где же вы пропадали?

— В Виргинии, — сказал Джон. — И что, король в самом деле проиграл?

— Стерли в порошок, — с чувством выговорил возница. — И теперь, слава богу, в стране наступит хоть какой-то мир и порядок, а эта толпа паразитов убежит обратно в Рим, откуда они все и появились.

Джон попытался сказать «аминь», но обнаружил, что слово не хотело слетать с языка.

— Буду молиться о мире, — сказал он. — Уж войны-то я повидал, на целую жизнь хватит.

— И мы все тоже. А для некоторых война длилась даже дольше, чем жизнь. Как вы думаете, сколько англичан погибло, пока король не убедился в том, что мы хотим молиться Богу, а не епископам, и чтобы нами управляли англичане?

Джон покачал головой.

— Тысячи, — хмуро сказал возница. — Сотни тысяч. А сколько народу умерло от чумы и трудностей из-за этой проклятой бойни?

Джон снова покачал головой.

— Еще тысячи. А сколько семей, как вы думаете, потеряли сына, или брата, или отца?

Джон молча покачал головой.

— Каждая семья в стране, — мрачно сказал возница. — Это была безнравственная, нехорошая война, война без врага, потому что мы сражались друг с другом и убивали сами себя.

Эстер на конюшне перебрасывала сено в стойло, когда услышала грохот колес и увидела покачивающуюся телегу, обогнувшую угол и въехавшую на конный двор. Мгновения она смотрела только на бочонки в повозке и думала, что Джон прислал какой-то груз. Но потом она, узнав человека, слезшего с сиденья возницы и повернувшегося лицом к ней, уронила вилы, со звоном ударившиеся о булыжники.

Он выглядел изможденнее и старше, чем она его помнила. Пятна от медвежьего жира сошли с лица, но сильный загар от палящего солнца и ветра еще сохранился. Он потерял пару зубов, когда умирал от голода, и отрастил усы и каштановую бороду, сбрызнутую сединой. В глазах таилась печаль, безошибочно узнаваемая печаль, отчего Эстер захотелось обнять его и утешить, даже не спрашивая, почему он так печален. Он выглядел так, будто потерял что-то очень дорогое его сердцу, и Эстер задалась вопросом, что же за лезвие ножа в том новом мире ранило его так глубоко.