– Хелена мне звонила, – сказал Финн. – Вчера, ближе к вечеру. Сказала, что выбрала момент, когда все думают, что она спит.

Я чуть не расхохоталась, представив почти девяностолетнюю женщину, вместо послеобеденного сна тайком звонящую племяннику, но мгновенно протрезвела, когда вспомнила, что именно побудило ее это сделать.

– Она хотела знать, где спрятана корзинка Магды.

– Корзинка Магды?

Он немного помолчал.

– Та самая корзинка, которую мы нашли под кроватью Бернадетт.

Моя рука словно примерзла к телефону, когда я вспомнила, как мы с Финном просматривали содержимое корзинки в комнате Бернадетт, и я тогда еще подумала, что он что-то недоговаривает.

– Ты тогда не сказал мне, что она принадлежит Магде.

– Нет, не сказал. Просто подумал, что… – Он замолчал. – Я пообещал, что ты принесешь ей эту корзинку.

– Хорошо, – медленно произнесла я. – Почему она утверждает, что корзинка принадлежала Магде?

– Она действительно принадлежала ей. Магда держала там все старые фотографии и прочие реликвии своей жизни с сестрами в Будапеште. Когда она умерла, отец просто убрал корзинку подальше в кладовку, а когда и он умер, я обнаружил ее там и показал Хелене, а она попросила ее не выбрасывать и на всякий случай спрятать. Думаю, она и сама добавила туда несколько памятных вещиц, прежде чем отдать мне, но я совершенно выбросил все это из памяти.

В горле у меня снова образовался комок.

– А как корзинка попала к Бернадетт?

Он ответил не сразу.

– На прошлое Рождество Бернадетт упомянула, что собирается составить альбом для Джиджи. И что она знала, что Магда хранила все старые фотографии. Я даже не удосужился заглянуть внутрь, когда привез корзинку на остров, куда мы с Джиджи приехали, чтобы провести там Рождество. Я просто-напросто… безо всяких дальнейших расспросов передал ей корзинку.

На прошлое Рождество. Именно тогда Бернадетт в последний раз играла на рояле, а после этого навсегда опустила его крышку, и музыка в этом доме больше не звучала… до некоторых пор.

– И ты не знал, что в ней было?

– Понятия не имел.

Как истинный бизнесмен Финн никогда полностью не раскрывал карты, пока его об этом не просили. Я надеялась, что он делал это из стремления защитить Хелену, а не потому, что знал больше, чем соизволил мне рассказать.

– А как она попала под кровать Бернадетт?

Я прямо представила, что он качает головой.

– Думаю, она сама ее туда поместила. Видимо, она уже собиралась… уйти из жизни и старалась закончить все незавершенные дела.

Я вспомнила о встрече с Джейкобом Айзексоном, которую планировала Бернадетт, картины, висящие в музыкальной комнате, и мне захотелось спросить, знает ли об этом Финн. Может быть, его молчание было обусловлено именно нежеланием сообщать мне эти подробности.

– Элеонор?

– Что?

– Мне было бы гораздо проще пережить все это, если бы ты была со мной рядом.

Я закрыла глаза, позволяя теплой волне разливаться по телу, отбросив на мгновение все лишние мысли.

– Я знаю, – прошептала я.

– Мне пора идти, – произнес он. – Позвоню позже.

– Пока.

Я прервала звонок и некоторое время смотрела на картинку на дисплее. Это была фотография Джиджи в спасательном жилете, сделанная сразу после нашего путешествия на каяках. Она улыбалась своей солнечной улыбкой, серые глаза были спрятаны за розовыми очками. Я вспоминала, как она своими крошечными пальчиками нажимала на кнопки, показывая, как делать снимок, а потом размещать в качестве заставки на дисплее. Мне так хотелось взять ее за эту маленькую ручку, сжать ее, сказать ей, что она для меня значила. Но к сожалению, было уже слишком поздно, как и для многих других несбыточных мечтаний. «Теперь я думаю, что шанс на новую жизнь существует всегда и везде, если только задаться целью его найти».

А может быть, Ева, в конце концов, права? Может быть, и Хелена – старая женщина, хранившая множество темных тайн, волею судеб подарила мне возможность, о которой я раньше и помыслить не могла?

Сунув телефон в карман, я поднялась по лестнице в комнату Бернадетт, чтобы достать корзинку под названием «Хранитель тайн», спрятанную под кроватью женщины, по неведомым причинам покончившей с собой.

Сестра Кестер только что закончила завязывать мои башмаки, когда в комнату вошла Элеонор с корзинкой в руках. В ее облике что-то изменилось, но вовсе не так, как на фотографиях женщин до и после работы стилиста, что так любят размещать в женских журналах, которые я всегда старательно прятала от Бернадетт. Она выглядела как человек, которому удалось дотянуться до солнца, и теперь он живет для того, чтобы поведать об этом всему миру.

– Финн звонил. Сказал, что Джиджи пошла на поправку. Мозговая активность пришла в норму.

Я прижала ладонь к сердцу, пытаясь унять едва уловимый трепет, словно там порхали сотни невесомых бабочек, но этого было достаточно, чтобы напомнить мне, что я все еще жива.

– Хорошо, – сказала я, как будто это могло заставить меня забыть путь в преисподнюю и обратно, на который я ступила, заставив Элеонор сыграть тот самый ноктюрн.

– Куда это вы собрались? – спросила она, заметив сумку в моих руках, туфли на ногах и помаду, которую по моей просьбе сестра Кестер нанесла мне на губы. Я, конечно, знала, что из-за этого выглядела как клоун в цирке, но не могла отделаться от старой привычки.

– Мы с вами собираемся поехать пообщаться с Магдой.

Она нахмурилась.

– Не уверена, что в состоянии сейчас вести машину…

– Думаю, вы с этим справитесь. Или, если хотите, я сама могу сесть за руль.

– Нет, – ответила она. – Не стоит беспокоиться. Уверена, что справлюсь. Не хотите ли потом заехать поесть мороженого?

– Только если будете хорошо себя вести, – строго сказала я. – И если к тому времени у нас еще останется аппетит.

Я впервые не промолчала при упоминании маленькой Женевьевы и увидела, что Элеонор насторожилась. Это был лишь крошечный шажок вперед, но все же он был сделан. Визит сестры Элеонор, Евы, словно открыл мне глаза. Раньше я думала, что между сестрами не может быть таких теплых отношений, какие были у нас с Бернадетт и Магдой, что никто в этом мире не может понять, что такое иметь одну душу на троих.

Оказывается, я ошибалась. Наблюдая за Элеонор и Евой и слушая их разговор, я словно видела перед собой себя и сестер. Этот неожиданный подарок судьбы дал мне возможность понять, что двое людей могут знать друг о друге ужасающие вещи и все же испытывать обоюдную любовь. Это давало мне надежду на то, что, если бы у Бернадетт было больше времени, она бы тоже это поняла. Как печально, что мужество, благодаря которому она решилась принять горсть снотворных таблеток, не было использовано на то, чтобы попытаться простить свою сестру.