Виктория догадывалась о смущении Густолеса. Она взяла его за руку и ласково посмотрела в глаза. Примерно так поступает любящая мать, воротясь с родительского собрания. Иной раз такая мать даже кладет руку на голову нашкодившему чаду, словно говоря: «Я все знаю и все понимаю. Только в будущем не пуляй из рогатки по стеклам».

Густолес давно уже вырос из детских штанишек. Да и просто вырос. Поэтому, чтобы заглянуть в его глаза Виктории пришлось приподняться на носочки. А когда глаза оказываются на одном уровне, то же самое происходит и с губами.

И тут случилось неизбежное — распахнутые глаза передали эстафету губам, а сами закрылись в блаженной истоме.

К сожалению, у Эдика с Алиной общение на губоглазном уровне происходило иначе. Между их глазами, как между глазами сварщика и электрической дугой появилось затемненное стекло, имя которому — Николай Додунский.

Когда девушки решили навестить Густолеса в его домике, Додунский вызвался сопровождать их. Восхождение на крышу было небезопасным — лестничные марши еще не обзавелись перилами, а в некоторых межэтажных перекрытиях зияли бетонные проруби.

Поднимаясь с девушками, Додунский останавливался, показывал бетонные стены, которым со временем сделаются уютным семейным гнездышком. Квартиры были типовыми, поэтому Додунский советовал Алине выбрать жилище в уже возведенном доме, а не в этом, на крышу которого прилепили домик Густолеса.

Эдик укладывал кирпичи на поддон и с земли наблюдал, как девушки и Додунский поднимаются с этажа на этаж. Наружные стены еще отсутствовали — их заложат гипсоблоком позднее — поэтому Эдик видел, как Додунский то и дело оборачивался к следующей за ним Алине. Что именно он говорил, не разобрать, но, по мнению Эдика, какие-то непристойности. Виктория заметно отстала от лидирующей двойки.

«Воспитанная! — подумал Эдик. — Не хочет мешать общению подруги с квартирным благодетелем. И почему я не укладываю кирпичи на крыше? Мог бы уронить парочку, когда Додунский подходил к подъезду».

Алина с выбором квартиры так и не определилась. Она обещала подумать и посоветоваться с Густолесом. Может быть, и квартировавший у него москвич что-то подскажет. Ведь хорошо известно, что жители столицы эксперты во всех областях. Иначе как бы они заполонили все общенациональные каналы?

Падение Говорухи

Редакционный фотограф Говоруха был личностью весьма неординарной. Он обзавелся окладистой бородой еще в те времена, когда это было непринято. И ладно, если бы его борода кустилась смолистой чернью, как у воинственного абрека, или висела истрепанной мочалкой, как у Льва Толстого. Нет же! Борода Говорухи горела оранжевым цветом, соревнуясь по яркости с осенней листвой.

Говоруху узнавали за версту. Но узнавать, еще не значит обожать. В этом Говоруха убедился, пытаясь добиться расположения Виктории Погудкиной, с которой работал в одной редакции. Но в одной редакции, опять же — еще не всегда в одной постели. Глаза Виктории не воспламенялись от огненной бороды Говорухи. Поначалу фотограф расценил это как угасание у коллеги зрительной функции, но затем установил истинную причину. Своим цепким профессиональным взглядом он уловил перемену в ее настроении — Виктория влюбилась. (Впрочем, девичью влюбленность способны заметить даже астигматики дальтоники.) Но беда в том, что Виктория влюбилась не в Говоруху. В кого именно, фотограф определил довольно скоро. И это открытие причинило очередную травму его легкоранимому сердцу.

Мало того, что соперник оказался безбородым, он был еще лет на пятнадцать старше Виктории. Вот и рассуждайте после этого о какой-то вселенской справедливости!

Поначалу в объектив подозрительности Говорухи угодил москвич Эдуард Полуярков. Но вскоре Эдик был реабилитирован, вернее, переквалифицирован по другой статье — покушение на девичью неприкосновенность Алины Левинтаевой. Флюиды, связующие Алину и Эдика, зрению обыкновенного человека были недоступны, но во внутреннем взоре фотографа они, как в проявителе, проступили толстенными канатами.

Следует заметить, Говоруха вычислил соперника еще до того, как домик Густолеса начали поднимать на крышу девятиэтажки. И тогда же он решил навестить соперника — якобы по заданию редакции. Хотелось выведать, чем именно конкурент охмурил Викторию?

Говоруха постучал в дверь дома — никто не ответил, постучал в окно — результат прежний. Но препятствия только воодушевляют газетчиков. Говоруха решительно ступил в дом. От сквознячка шелохнулась занавеска на окне. Из-за нее выглянул череп, стоящий на подоконнике — он словно пресс-папье, придавил собой пару листов бумаги.

Когда человек длительное время занимается фотографией, то можете не сомневаться, на его моральном облике рано или поздно обязательно появится темные пятна. Нечто подобное происходит во время фотопечати дедовским методом. Поначалу на чистой бумаге проступает размытая облачность, и только затем она складываются в понятную картинку.

Взял в руки фотокамеру — готовься к нравственным изъянам! Щелкнул затвором — все равно что выдрал страницу из книги вечности и приспособил ее в свой альбом. Иными словами — сплагиатил! В некотором смысле все мы фотографы. Вертим головой по сторонам, щелкаем веками, фиксируем интересные моменты, но ведь никто не прикарманивает увиденное и не объявляет его своим шедевром?!

Говоруха подошел к подоконнику. «Тот самый», — подумал он, заметив отверстия на макушке черепа. Выглядел артефакт устрашающе. Такому пальцы в рот не клади — оттяпает и не подавится!

Говоруха представил, как древние волосатые хирурги дырявят голову своей соплеменнице, а затем нитками стягивают кожу на месте операции. В этот момент его словно самого кто-то дернул. (Без сомнения, это было созданье с хвостом и рогами.) «А почему бы не завладеть уникальным экспонатом?» — подумал Говоруха и взял череп в руки. Почти машинально фотограф пробежал глазами письмо Фокина, лежащее на подоконнике. После этого сомнений не оставалось — уникальный артефакт подлежит изъятию.

Как следовало из письма Фокина, метод продления жизни еще не был обнародован, поэтому Говоруха решил поторапливаться — иначе потом не докажешь свое первородное авторское право. Говоруха засунул череп в рюкзак, вынул оттуда фотокамеру, переснял письмо Фокина и вышел из дома.

Вот вам еще одно доказательство, как с виду безобидная профессия способна исковеркать человеческую душу!

Надо ли говорить, что через пару дней на редакторский стол легла статья Говорухи с подробным изложением метода продления человеческой жизни. Редактор Смысломелов удивился появлению статьи, ибо даже снимки в номер приходилось вытаскивать из Говорухи клещами. Но когда редактор прочитал статью, то удивился еще больше. Даже ему, очерствевшему под нескончаемым градом новостей, тема показалась интересной.

В статье говорилось о курении. А редактор курил. Более того, Смысломелов находился уже в том возрасте, когда, выпуская дым уголками рта, нет-нет да и задумываешься, а долго ли еще протянешь?