– А-а-а-а-а, явииилсяааа, – пропел отчим, издевательскирастягивая звуки. – А бреехааали чтооо под автообус поопааал. Надууутьхотееелиии? Рожнооовааа еще никтооо нее надуувааал. Зааходиии, миил чеелоовеек,гооостееем бууудешь.

Медленно, со вкусом стал отводить правую руку, сжимая пальцыв кулак. Уверен был, сволочь, что никуда Серый не денется. Не посмеет ниубежать, ни даже закрыться от удара. Не торопился, растягивал удовольствие.

Мохнатый кулачище двинулся к лицу Серого, целя точно в нос.Это у Рожнова, когда особенно осатанеет, такая манера: сначала ослепить ударомв нос, чтоб ты захлебнулся кровью, потом левой под дых, дальше сшибет на поллоктем по затылку, ну а напоследок отработает ногами, сколько запалу хватит.

Но сегодня что-то очень уж вяло он разворачивался. Должнобыть, перепил. Серый успел присесть, и кулак со всего маху двинул по косяку.Хряснуло солидно так, смачно.

– А-а-а, ёооо… – заматерился было отчим, но Серый, боясьвторого удара, толкнул его ладонью.

Не сказать чтоб сильно, однако Рожнов отлетел в коридор,бухнулся об стену и сел на пол.

Глаза у него недоверчиво выпучились. Из разбитой об дверькисти сочилась кровь. А рожа из красной, злобной, вдруг стала серой,напуганной.

И сделалось тут Серому очень хорошо, просто-такизамечательно.

Он подошел и двинул отчиму ногой по уху – голова мотнуласьвлево.

Потом с другой стороны – голова дернулась вправо.

Рожнов зажмурился и захрипел.

– Еще когда хавало на меня разинешь – хребет сломаю. А замать вообще убью! – пообещал Серый. – Узнаю, приеду и убью.

Перешагнул через съежившегося отчима и пошел в комнату. Взялаттестат за восьмилетку, свидетельство о рождении (паспорт, жалко, в больничкеостался). Одёжи прихватил.

Потом на кухню двинул. Очень жрать хотелось.

Только пусто было в холодильнике, шаром покати. В окносветило яркое солнце, Серый от него сощурился.

Хоть воды попить.

Из водопроводного крана выдулся радужный пузырек. Медленно,очень медленно полетел вниз, со звоном ударился о жесть раковины. Цок!

Токо-так, токо-так, токо-так! – откликнулась бешеная дробь ввисках.

В Первой градской, куда мамхен перетащила-таки сынулю израйбольницы, диагноз подтвердили: физических травм нет, а про удивительнуюпсихическую аномалию Роб помалкивал. Был приглашен знаменитый неврологическийпрофессор Кацнельсон, но Дарновский изо всех сил изображал естественность и вглаза светилу старался не засматриваться – боялся, чтоб выдаст себя, если сноваувидит зеленые искорки. Кацнельсон тем не менее что-то такое унюхал. Может,именно из-за того, что десятиклассник упорно отводил взгляд.

Приговор светила был таков:

– Сильное потрясение, но это неудивительно. Последствиястоль серьезной психической травмы непредсказуемы. Существует так называемыйSS, Survivor Syndrome, очень сложное и недостаточно изученное наукой явление.Ясно одно: как всякому, кто выжил в катастрофе, вам предстоит занововыстраивать отношения с жизнью. Вы как бы родились во второй раз, вернулись всостояние новорожденного младенца. Вам предстоит снова учиться всему: ходить поулицам, ездить в транспорте, налаживать отношения с окружающим миром. Не суетитесь,не подгоняйте себя. Процесс это медленный, чреватый всякого рода рисками инеожиданными открытиями.

И Роб воспользовался советом профессора, даже неподозревавшего, до какой степени он попал в точку.

Новорожденным младенцем десятиклассник Дарновский себя нечувствовал. Тут скорее было уместно другое сравнение: вроде как жил человек досемнадцати лет слепым и вдруг прозрел, научился видеть – ну, пускай, не весьокружающий мир, а окружающих людей. И они оказались вовсе не такими, как этотчеловек воображал себе на основании данных слуха-нюха, осязания и чего там еще,ах да, вкуса.

Люди были одновременно и проще, и сложнее, чем Роб думал. Аглавное страшнее.

Взять того же Кацнельсона. Один разок заглянуть ему в глазавсе же пришлось – когда тот светил в зрачки фонариком. Ну, разумеется,вспыхнули искры. И раздался настоящий голос профессора, дряхлый-предряхлый, каку столетнего старика. «Выжил, – тоскливо сказал спрятанный в психоневрологестарикашка. – Зачем выжил? Заурядный, некрасивый, прыщи, лживые глазки. АМишенька… Лучше бы этот лежал с раздавленным лицом… Стоп. Стоп. Стоп.Спокойно».

На «заурядного» и «некрасивого» Роб страшно оскорбился, нопотом, уже после консультации, узнал от заведующего отделением (того самого,брата Зинпрокофьевны), что у светила в прошлом году сын разбился на мотоцикле –его переехала автофура.

Кацнельсону этому теперь, наверно, на всех молодых парнейсмотреть тошно, успокоил себя Дарновский.

А когда ехали из больницы домой, вышло еще хуже. Ненарочно,само получилось, заглянул мамхену в глаза и подслушал такой текстик – чуть нерухнул: «Слава богу, всё хорошо, всё хорошо, домой, винегрет, рассольничек,котлетки его любимые, потом в кровать, доктор про крепкий сон, и можно кРафику, можно, теперь можно, ах ты, ах ты, трусики поменять, лифчик черный, скружавчиками…»

Роб пришел в ужас. Рафик – это наверняка РафаилСигизмундович, мамин однокурсник, плешивый, с пузечком, весь воротник вперхоти. Что-то он в последнее время в гости зачастил, но Робу, конечно, и вголову не приходило. У мамхена любовник?! Лифчик с кружавчиками? Это в сорокчетыре года?!

Мамхен додумывала что-то такое вовсе порнографическое, ноРоб зажмурился, затряс головой.

– Что? Что? Голова болит? – переполошилась мамхен. – Яхотела вечером в библиотеку заскочить, в каталоге поработать, но если тебенехорошо…

– Нет, мне жутко хорошо. Лучше не бывает. Послекатастрофы-то, – мстительно сказал он.

В общем, с самого начала стало ясно, что жизнь с ПодаркомСудьбы (так Роб окрестил свою новообретенную способность) это не только розы.Штуковина занятная, но в то же время и опасная. Можно такого наслушаться, чтоне зарадуешься.

Об этом он и думал в первый послебольничный день – как житьдальше.