Она по-прежнему сидела, опустив лицо. Грудь под чернымшкольным фартуком быстро поднималась и опускалась – пришлось напомнить себе: вглаза смотреть, не на сиськи.

– Ты прости меня, – тихо сказала королева класса. – Это я вовсем виновата. Из-за меня ты чуть не погиб. Надо было на Петьку, дурака, неорать, а сразу за тобой погнать. Чтоб извинился, привел назад. Он перехватил бытебя у автобусной остановки, и ничего бы не случилось.

– А он ходил за мной? – удивился Роб.

– Да. Но ты уже уехал. Ведь, наверно, минут десять прошло.

Вот в чем дело, сообразил Роб. Я на остановке не десятьминут, а больше получаса торчал. Значит, Солнцев меня видел, но звать назад нестал. И теперь психует, заметил я его тогда или нет. Ведь получается, что это яиз-за него на дачу не вернулся и в катастрофу попал. И это всё, из-за чего онтрясется? Выходит, слабак Петька. То-то у него голос такой хлипкий.

– Прости меня, ладно? – повторила Регинка. – Ну пожалуйста.

Наконец подняла глаза, на ресницах посверкивали хрусталемдве слезинки. Нет, не хрусталем – изумрудинками.

«Пойдет звонить, что его с дачи выгнали. Или еще хуже –затравили. Нет, не будет звонить. Он треснутый», – сказал незнакомый женскийголос – не злой, не добрый, а самый что ни на есть обыкновенный, скучноватый.

Роб нахмурился: что такое «треснутый»? А, в смыслевтрескался в нее. Такое у Регинки, значит, словечко для учета поклонников.

– Я и в самом деле чуть не погиб из-за тебя, – строго сказалон. – И ты это отлично знаешь. Нам есть о чем поговорить.

Регинкины мысли запрыгали в панике: «Папа! Нехорошо. Пошерстке. Не здесь! Ирка!»

Последнее несомненно относилось к Ирке Сапрыкиной, котораякак раз сунула в дверь любопытную физиономию.

– Давай после уроков встретимся, – тихонько, чтоб неуслышала Ирка, проговорила Регина. – Знаешь, где? – Она на секунду замолчала,глядя в сторону. «Интимчик, ля-ля, мур-мур, за ушком, как шелковый». – Вхимлаборатории, у меня ключ.

– Ладно.

Регина всё косилась на Сапрыкину, и дальнейших ее мыслей онуже не слышал. Да тут и музыка в голове вмазала такой туш, такой маршМендельсона, что Роб на время оглох, не веря своему счастью.

Да мог ли он раньше о таком даже мечтать? Тет-а-тет с самойРегинкой Кирпиченко! С обещанием «интимчика» и «мур-мура»!

Ах, какие чудесные возможности открывал перед ним Дар!

Ключом от лаборатории Регинка владела на совершенно законныхоснованиях – как председатель школьного клуба «Юный химик».

Каморка, все стены которой были заставлены шкафами сколбами, ретортами, пробирками и прочими склянками, находилась на последнемэтаже, рядом с актовым залом. Для свидания место просто супер.

После шестого урока, когда школа опустела, Роб с отчаянноколотящимся сердцем поднялся по лестнице, проскользнул мимо полуоткрытой дверизала, где репетировал вокально-инструментальный ансамбль «Школьные годы».

– Раз-два, раз-два, – донесся гулкий микрофонный голос. –Поехали. «Когда уйдем со школьного двора под звуки нестареющего ва-альса,учитель нас проводит до угла…»

Роб болезненно поморщился, особенно когда завизжалаэлектрогитара. Даже заткнул уши – плохо стал переносить всякую музыку кромесвоей собственной. Тем более что внутренний оркестр в данный момент исполнялдля единственного слушателя что-то многообещающее и томное, с восточнымиподвываниями.

Тук-тук-тук, тихонько постучал влюбленный десятиклассник вдверь лаборатории.

Легкие шаги, поворот ключа. Шепот: «Давай, входи скорей».

Неожиданность номер раз: впустив Роба и заперев дверь,Регинка отошла к окну и отвернулась. Как, спрашивается, ей в мысли заглядывать?

Пришлось начинать наугад, что называется на таланте.

– Я всё время о тебе думал, – начал Роб тихо, проникновенно.– Даже когда в реанимации лежал, под капельницей. Как ты могла? Я ведь тогда сдачи ушел не потому что обиделся. Просто противно стало. Петька, инфузорияодноклеточная, сморозил пошлость, и все обрадовались, заржали. Все-то ладно,плевать мне на них, но ты, ты ведь тоже улыбнулась! Почему? Ты же не такая, какони. Не пошлая.

Говоря всё это, он пристроился сбоку от нее. Ждал, когдапосмотрит.

Наконец дождался.

Взглянула искоса, всего на секунду, и снова повернуласьпрофилем, но хватило и секунды.

«Хороший, умный и треснутый по полной. Жалко, шульдик», –услышал Дарновский.

Смешался. Что такое «шульдик»?

Напрягся, чтобы не упустить гаснущий голос. Разобрал еще вотчто: «Если б не прыщи на лбу. И очки конечно – кошмар».

С прыщами он поделать ничего не мог, а очки снял, потеррукой (той самой что на черной перевязи) веки – устало так, печально. Красивыйжест, в кино видел. Заодно растрепал волосы, чтоб опустились на лоб, прикрылиследы чрезмерной активности сальных желез.

И помогло!

Когда Регинка взглянула на него во второй раз, Роб услышал:«Вообще-то он ничего. Глаза печальные. Ресницы».

Тут Дарновский допустил ошибку – просиял улыбкой. И Регинкасразу чуть-чуть отодвинулась. «Сейчас. Слюнявыми губами».

Ах так?

Он нарочно запыхтел, придвинулся ближе, будто и в самом делесобрался чмокнуть ее в щеку. На самом деле Роб только что сделал важноеоткрытие: после второго соприкосновения взглядами он поймал ее внутренний голосцепче, и теперь тот уже не умолкал, хотя Регинка на поклонника больше несмотрела. Оказывается, на мысли собеседника можно настраиваться, как нарадиоволну? Интересно!

«Но чтоб без обид. Типа ты классный, но не в моем духе. Нет:ты классный, но не это, а друг. Точно, что-нибудь про дружбу…»

– Это что, карбонат натрия? – спросил Дарновский,заинтересованно разглядывая банку с какой-то синеватой дрянью.

– Нет, это кристаллы сульфата меди. «Ура, без поцелуйчиков.Хотя чего это он?»

Отлично: она испытывает не только облегчение, но иразочарование. Самолюбие задето. Так держать.

Он отодвинулся, но не резко, а потихоньку, чтоб не соскочитьс волны.