– … Саморамашел… Менгистухайлемариам, – повторял он вслух завнутренним председателевым голосом (кстати сказать, преотвратным) белиберду,сам же лихорадочно шевелил мозгами.

Нужно было переходить от обороны к наступлению, иначевылетишь в аут.

Он впервые переключил внимание на остальных членов приемнойкомиссии, которые за все время не произнесли ни слова.

Ухоженная, миловидная женщина средних лет смотрела намученика с явной симпатией. «Бедненький, всё знает. Какая все-такинесправедливость…» Эта и рада бы, но помочь не может. Ну ее.

Посмотрел на молодого мужика. Наверно, аспирант. Пялится наРоба с интересом, даже с азартом. «Вундеркинд! Умотал Бегемота. Давай, очкарик,пусть покрутится». И на этого надеяться не приходилось. Как и баба, сидит тутдля мебели.

А Бегемот (подходящая кличка) уже начинал беситься. Еговнутренний голос сыпал матюгами всё гуще. «Умник,…, наверняка еврейчик. Подокументам мама-папа русские,…, наверняка бабушка какая-нибудь Сара Моисеевна,…Точно – мать вон Лидия Львовна. Хм, Львовна».

– Вы извините, что я лезу с советами, – со сконфуженнойулыбкой сказал Роб. – Но вы бы меня лучше на логические способности проверили.Я ведь понимаю, как это важно для будущего дипломата. А память у меняфеноменальная, по наследству досталась. Мой дедушка по матери, Лев ИвановичСоколов, был шахматный гроссмейстер.

Это он, положим, приврал, но в пределах допустимого: дед былвсего лишь чемпион Свердловска. Про бабушку Маро Ашотовну, наверное, лучше былоне поминать. Вдруг Бегемот армян тоже не любит.

Тот вытер лоб платком. «Господи Исусе, как же я устал отвсей этой хреномудии. На выходной плащик старый, шляпу на глаза и на электричкев Лавру, святым мощам поклониться, с отцом Евлампием душой очиститься».

И по жирному фейсу скользнула тень умиротворенной улыбки. СЕвлампием? Так-так.

– А дедушка по отцу, – продолжал играть в наивняка Дарновский,– у меня вообще всю Библию наизусть знал – и Ветхий Завет, и Новый. Дьячковскийсын, а до архиерея выслужился.

Здесь Бегемот хищно прищурился.

«Врет! Попался!»

– Да будет вам известно, молодой человек, что архиереиотносятся к монашествующим, то есть дают обет безбрачия и детей иметь не могут.М-да, у вас слишком развита фантазия. Тем, кто любит приврать, в МосковскомГосударственном Институте Международных Отношений делать…

– Так он после революции перешел на сторону советскойвласти, – простодушно улыбнулся Роб. – Расстригся, женился. Ему тогда уже запятьдесят было.

Вот это было сущей правдой. Если желаете, можете проверить.Повезло дедушке Серафиму – тихо доработал бухгалтером на швейной фабрике до37-го года, а там опять подфартило: не арест, а всего лишь инсульт.

И дрогнуло тут что-то в мутной душе председателя приемнойкомиссии. Помог Робу покойный дедушка-архиерей.

«Мальчишка-то на нестеровского отрока Варфоломея похож».

– Живопись любите? – уже другим, помягчевшим тоном спросилБегемот.

– Очень, – внаглую попер Роб. – Особенно художникаНестерова. Не поверите, бывает приду в Третьяковку – часами смотрю, оторватьсяне могу… А больше всего люблю картину с отроком Варфоломеем. Знаете? В душечто-то такое поднимается, словами объяснить трудно.

Председатель грозно высморкался. Пошевелил бровями.

«…………! Была не была! Уж одного-то. В крайнем случае,Тарновский-Дарновский, скажу, перепутал. Захотят – пускай на экзаменах валят.Парень-то золото».

Вышел Роб с собеседования весь употевший, но довольный.

Во дворе ждала Регинка, вся испереживалась. У нее-то быловсё схвачено, место на экономфаке папа-торгпред ей застолбил железно.

– Ну что, Робчик?

– Нормально.

– Ура!

Обняла его, поцеловала взасос – еле оторвал. Абитуриентысмотрели на Дарновского с завистью: такая Мерелин Монро на шею вешается, а онеще кобенится.

Регинка деловито прошептала:

– У меня ключи от дачи. Поехали, отметим?

Вот ведь пиявка ненасытная. Что он, нанялся? То на квартирук ней тащись, то на дачу. Никакого здоровья не хватит.

– Нет, теперь надо к экзаменам готовиться.

Сочинение про Павку Корчагина он написал осторожненько, чтобни одной описочки. Получил, само собой, не пятерку, а четверку – «занедостаточное раскрытие содержания», больше не нашли, к чему придраться.

А за английский тревожиться не приходилось, он был устный.

Экзаменаторша стародевического вида, со скрученной намакушке русой косой, беззащитно помаргивала накрашенными глазами, да еще и очкина кончик носа сдвинула, крольчатина.

Дарновский по-удавьи улыбнулся, мысленно пропел: «Гляжу я нарусые косы, ловлю твой доверчивый взгляд».

Вслух же сказал, с чувством:

– Good morning! What a nice day we are having today![3]

Когда вернулся из кухни в коридор, отчима там уже не было,только на линолеуме темнело несколько капель крови.

Это Рожнов правильно скумекал. Была у Серого задумкасъездить падле по рылу еще пару раз. И заодно тряхануть, не заначил ли гдетрояк или хотя бы рублевик.

Торопиться надо было. Как бы менты не нагрянули. И ещеговорят, есть такая психическая неотложка, санитары там хуже мусоров. Скрутят –не вздохнешь.

Про «сычовских» и думать было страшно. Поди объясняй, что ненарочно Арбуза толкнул. Не кого-нибудь – самого Арбуза! За него «сычовские»такую охоту устроят – не факт, что жив останешься.

Ну и со своими, «зонтовскими», немногим лучше. Что«сычовские» Мюллера с пацанами круто отметелили, это железняк. А за дроновскийтолчок вдвойне. Отвечать придется.

Серый поежился, вспомнив, как Мюллер одного парня из командына разбор поставил. А тот куда меньше виноват был. Всего лишь общак потерял,восемнадцать рублей с копейками.