Примечательно, что в отношениях с Кэрол Эрнест примерял на себя родительскую роль – роль сурового, строгого, безжалостного родителя: а ведь именно этого он не хотел видеть в Эде и Грейс и протестовал. Эрнест ругал Кэрол за «грязные» слова, которые, по его словам, он сам не употреблял в письмах – что было очевидной ложью. Далее, в весьма примечательном пассаже, он обвинял Кэрол в том, что она копит деньги на аборт. Исследователь жизни и творчества Хемингуэя Гейл Синклер прочитала десять личных писем, которые Кэрол написала в то время двум подругам по колледжу, и не нашла никаких подтверждений этому. Преподаватели Роллинз-колледжа, впрочем, знали, что пара жила вместе весной 1932 года. Этот факт помешает Кэрол и Джеку вернуться в колледж после заключения брака, и возможно, что Эрнесту, как законному опекуну Кэрол, об этом рассказали. Он считал, что аборт – это «убийство», причем в силу не религиозных, а «биологических» причин. Вмешательство в беременность плохо отразится на ее «душе». Если бы Хэдли или Полин сделали аборт, то Джек, Патрик и Грегори были бы «убиты». Он сравнивал Гарднера с Натаном Леопольдом, который (вместе с Лебом) убил невинного человека ради идеального преступления. Как бы дико это ни звучало, видимо, размышляя о том, что было бы, если б у Кэрол родился ребенок, Эрнест говорил, что после родов Джека и Кэрол можно было бы стерилизовать, вероятно, для того, чтобы Гарднер не смог передать свои гены. Прежде, в рассказе «Белые слоны» (1927), Эрнест обнаруживал чуткую восприимчивость проблемы аборта: молодой человек пытается убедить женщину – это очевидно, хотя явно не говорится, – сделать аборт, чему она противится. Трудно поверить, что этот рассказ был написан тем же человеком, который пять лет спустя высказывал настолько жестокие взгляды своей младшей сестре.

Именно на деньги продолжал полагаться опекун Кэрол; со дня смерти отца он узнал, что может контролировать поведение матери, брата и сестер посредством отцовской роли и власти, которой он обладал, и еще лучше – если это будет подкреплено деньгами. Так будет продолжаться снова и снова, на протяжении многих лет. Эрнест сообщил Кэрол, что она, конечно, может выйти замуж по закону, потому что ей уже исполнился двадцать один год, но тогда она будет получать от него всего 50 долларов в месяц. Он попросил ее прилететь из Европы на Ки-Уэст, чтобы встретиться с ним и поговорить о ее будущем; Кэрол отказалась.

Тем временем Джейн Мейсон повидалась с Кэрол в Европе и передала ей письмо от Джека. Джинни оказывала Кэрол моральную поддержку, после того как та получила очень злое письмо от Эрнеста. Эрнест назвал Джинни sinverguenza (на испанском это слово означает «гадкий чертенок» и является оскорблением) за то, что она была «сводницей между Гарднером и Кэрол». Четвертого марта Кэрол написала Джейн, что решилась: «Эрни много сделал для меня, но Джек – именно тот человек, с которым я проживу вместе долгие годы». Кэрол и Джек планировали пожениться в Зальцбурге с помощью Джинни. Семнадцатого марта Эрнест получил телеграмму, как позже он писал матери, с сообщением, что Кэрол и Джек поженятся 25 марта.

Эрнест жаловался на то, в какое положение его поставила Кэрол. Он никогда не простит ей непослушания; они полностью разорвут отношения. (В 1945 году Эрнест написал письмо Кэрол, где говорил, что «ненавидит этого парня так же, как ненавидит нацистов», но, видимо, не отправил его). Кэрол позже рассказывала[42], что брат часто лгал про нее; если кто-нибудь спрашивал о Кэрол, Эрнест отвечал, что она умерла или развелась. Еще Эрнест рассказывал, что в двенадцать лет ее изнасиловал «сексуальный извращенец» – эту историю Кэрол категорически отрицала. Мотивы Эрнеста при этом трудно понять. Неясно, продолжал ли он посылать ей 50 долларов в месяц. Скорее всего, вряд ли, потому что Эрнест редко упускал шанс прокомментировать, что он отправил чек кому-то из членов семьи, а Кэрол говорила, что у нее больше не было с ним никаких контактов. Он никогда не забудет ее поступка. Прямое неповиновение, показанное Кэрол и Джеком, которые поженились против его воли, приводило его в ярость.

В 1933 году Эрнеста довела до бешенства еще одна женщина из прошлого: Гертруда Стайн. Мемуары Стайн «Автобиография Элис Б. Токлас», написанные якобы от лица ее подруги, стали публиковаться в ежемесячных приложениях, начиная с мая, в «Атлантик мансли». Эта книга, один из величайших документов литературного и артистического Парижа начала двадцатого века, сделает Стайн знаменитой.

Эрнест занервничал с того момента, как узнал, из статьи Джанет Флэннер в «Нью-Йоркере», о мемуарах Стайн и о планах их опубликовать. В особенности он боялся, что Стайн назовет его гомосексуалистом. Флэннер была его другом, поэтому 8 апреля он написал ей с просьбой приехать в Гавану, где он много времени проводил на рыбалке. Затем он пересказывает домашние новости и только потом обращается к Стайн. В последний раз, когда он видел Стайн, писал Эрнест, она поделилась с ним, что слышала об инциденте, который «убедил» ее «окончательно», что он «самый настоящий гомосексуалист». Стайн не стала рассказывать ему эту историю, но призналась, что она «абсолютно достоверная и детальная». (Трудно представить, чтобы Стайн могла сделать такие замечания, потому что они не соответствуют ее характеру. Кроме того, в последний раз они с Эрнестом виделись в 1929 году, в присутствии Полин, Зельды и Скотта Фицджеральд, Аллена Тейта и Кэролайн Гордон, а также Джона и Маргарет Бишоп – едва ли это был подходящий случай или нужные слушатели). Эрнест писал, что ему никогда не было дела до того, что Стайн «делала в постели и вне ее», и затем вернулся к предполагаемым обвинениям его в гомосексуализме. Он начал со старой «утки», якобы менопауза изменила Стайн к худшему. Потом написал, что она стала «патриоткой»; из последующих его слов ясно, что он словом «патриотка» обозначил ее лояльность к гомосексуализму и гомосексуалистам. Стайн прошла три стадии «патриотизма», говорил Эрнест: «На первой стадии никто не был хорош, если не рассуждал, как она. На второй стадии, всякий, рассуждавший, как она, считался хорошим. На третьей стадии всякий мало-мальски приличный человек обязан был рассуждать, как она». Сейчас Cтайн находилась на третьей стадии, и Хемингуэй опасался, что он на линии огня.

Наступил май, и в «Атлантик мансли» появилась первая часть книги Стайн. Она описывала свой приезд в Париж, и ей явно многое пришлось скрыть, прежде чем она добралась до 1920-х и своей дружбы с Эрнестом. То, о чем она писала, можно было назвать сплетнями, с изобилием жестких мнений на то, что позднее получит наглое название. Только в августе, в последней части, она добралась до дружбы с Эрнестом. Тут она рассказывала о приезде этого «необычайно привлекательного человека» в Париж, о завязавшейся между ними дружбе, о том, что она стала крестной матерью Бамби, и о помощи Хемингуэя с публикацией «Становления американцев» в «Трансатлантик ревью» Форда Мэдокса Форда, о чем она всегда будет вспоминать «с благодарностью» («Автобиография Элис Б. Токлас»). Далее она говорила, как они с Шервудом Андерсоном «создали» Хемингуэя, «испытывая некоторый стыд и некоторую гордость за свое духовное детище». Ни с того ни с сего Гертруда написала, что она и Андерсон «признавали», что Хемингуэй был «желтым» – низкий, безосновательный удар. И еще она отнесла на счет Эрнеста высказывание, услышанное ею о художнике Андре Дерене: «Он выглядит современным, а пахнет музеем». Здесь легче понять, к чему она стремилась: что если опустить все, что он говорил о таких старых, пустых словах (и понятиях), как «доблесть» и «слава», сжатым, лаконичным языком, то «Прощай, оружие!» можно назвать просто романтическим военным романом.