Таким образом, их дружба была непохожа на ту, что связывала Хемингуэя с другими людьми: Эрнест торопился признать, что сожалеет, что он сердился и задирался и что в самом деле, как и говорил Арчи, первым воспринимал пренебрежение. В следующие годы он будет настаивать на том, что изменился, перестал вести себя как злобный ублюдок, и в один прекрасный день объявит о появлении нового «я»: «доброго, несамонадеянного, нехвастливого, нехвалящегося и почти нетрусливого». Ни в каком другом контексте, кроме как дружбы с Маклишем, Хемингуэй не смог бы продемонстрировать подобного самопознания. В этом смысле, хотя они оба могли вести себя друг с другом по-ребячески, дружба выявляла в них самое лучшее.

Снова и снова Эрнест заводил свою песню, что, где бы ни был Арчи, он должен к нему приехать. В Вайоминг, на Ки-Уэст, на Кубу – Эрнест говорил, раз за разом, что оплатит Арчи дорогу в оба конца, «из Нью-Йорка в Нью-Йорк». Их литературное творчество, конечно, было непохожим: Арчи писал стихи, Эрнест – прозу. (Как-то раз Арчи показал Эрнесту короткий рассказ о ходьбе на лыжах, и Эрнест посоветовал никогда не писать о предмете, который он не изучил досконально. Не сохранилось свидетельств, обсуждали ли они когда-нибудь стихи Эрнеста.) Как и многие поэты, Арчи часто нуждался в деньгах. И хотя Эрнест нередко жаловался на бедность собственной семье и другим друзьям, он был чрезвычайно щедрым с Арчи. Мы можем утверждать, что в них обоих коренился глубокий, хотя обычно скрывавшийся дух снобизма, с которым они говорили и действовали так, будто денежные вопросы ниже их джентльменского достоинства и как будто у них много денег на все. Арчи подтвердил, что не может позволить себе расходы на сафари, которые Гас Пфайффер не оплачивал (дорога в Африку и обратно), в силу того, что дивиденды от галантерейной фирмы его отца «Карсон, Пири, Скотт энд компани» иссякли. Начиная с Черной пятницы, выплаты сократились до такой степени, что Арчи вынужден был найти себе место в «Форчун»; он будет держаться за работу до конца своей жизни. На самом деле, как Арчи ясно объяснил в примирительной переписке в 1932 году, он всегда испытывал двойственные чувства к поездке на сафари: «Думаю, что знал все это вперед. Думаю, я всегда знал, что не смогу поехать». Экспедиция на Тортугас в том году стала кошмаром, и все же, писал Арчи, желая продемонстрировать энтузиазм: «Тортугас был лишь тенью того, чем могла бы стать Африка с тобой, Майком и Чарльзом». Как позже Арчи расскажет Карлосу Бейкеру, он знал, что они с Эрнестом начнут соперничать, если будут находиться рядом в течение долгого времени. В апреле 1932 года, когда оба литератора похоронили разногласия, Эрнест признался Арчи, что придерживает для него место на предстоящем африканском сафари – которое опять будет отложено.

После первых вылазок на Тортугас Эрнест интересовался всеми доступными местами в пределах досягаемости от Ки-Уэста. Поскольку любимый Гольфстрим находился между Флоридой и Кубой, а Гавана манила экзотикой, способной соблазнить Полин на рыбалку, Эрнест загорелся желанием уехать подальше от Ки-Уэста. Сыграла свою роль и дружба Полин и Эрнеста с резидентами Кубы Грантом и Джейн Мейсонами, с которыми они познакомились на борту «Иль-де-Франс» в сентябре прошлого года; несомненно, Мейсоны присылали Хемингуэям приглашения на протяжении нескольких месяцев.

Джейн Мейсон, наделенная самыми разнообразными талантами, кажется, была постоянно занята. Они с мужем разрабатывали проект собственного дома в шикарном пригороде Гаваны Хайманитас и обустроили для нее на третьем этаже скульптурную мастерскую. Джейн восхищалась кубинским искусством и народными промыслами и в один прекрасный день открыла магазин, где можно было посмотреть и купить произведения кубинского искусства. Она любила спорт, азартные игры, магазины и развлечения – примерно в таком порядке. Они с мужем настолько славились мастерством исполнения румбы, что танцплощадки в ночных клубах Гаваны немедленно освобождались, когда они вставали танцевать. Широко были известны вечеринки Мейсонов, причем некоторые продолжались сутки напролет; на одной такой вечеринке белые голуби, раскрашенные в яркие цвета, ходили возле ног гостей и клевали зернышки. В конце 1932 года Мейсоны усыновили двух мальчиков, которых обычно оставляли дома с няней-англичанкой (их слуги представляли собой настоящую Организацию Объединенных Наций: уборщик-гаитянец, дворецкий-итальянец, садовник-немец, повар-китаец, горничная с Ямайки и шофер-кубинец). Джейн была опытной наездницей и разводила гончих.

Спорт был страстью Джейн. Она до безумия любила глубоководную рыбалку и стрельбу по голубям, наиболее распространенный вид охоты в сельской местности за пределами Гаваны. Джейн была «сорвиголовой», что ужасно привлекало Эрнеста. По словам Лестера Хемингуэя, младшего брата Эрнеста, который хорошо узнал Джейн в 1930-е годы, она «стала младшим братом моему брату, особенно на «Аните» [судне Джози Рассела]». В любом спортивном соперничестве с Эрнестом трудно было не играть вторую скрипку – не из-за какого-то особого женоненавистничества Эрнеста, – просто женщине невозможно было доминировать.

На Ки-Уэсте рыбакам иногда попадался марлин – эта громадная рыбина превратилась в главную страсть Эрнеста до конца его дней. В водах Кубы она водилась в изобилии. В первую поездку он пытался узнать о марлине все, что можно. Джози Рассел взял с собой Эрнеста, Чарльза Томпсона и канзасского кузена Эрнеста, Бада Уайта. Они планировали отсутствовать две недели, но задержались дольше и каждый день возвращались в Гавану с богатым уловом марлина. Полин села на паром и тоже приехала к Эрнесту. Той весной она сопровождала его и в других поездках на Кубу и как-то раз привезла с собой сестру Эрнеста Кэрол.

Джейн стала хорошим другом и Эрнесту, и Полин. Они с Эрнестом играли в «кому слабо»: садились в ее спортивный автомобиль и на большой скорости гоняли по бездорожью; «слабаком» становился тот, кто первый просил сбавить скорость. Правила игры пришлось значительно изменять, когда за руль садился Эрнест: ему приходилось снимать очки, в которых он всегда водил машину, поскольку боялся, что от неожиданного толчка они разобьются. На одной вечеринке в доме Мейсонов в Хайманитасе Джейн организовала «паровозик», занявший соседнее поле для гольфа. Гости несли факелы, освещая дорогу.

Той весной, конечно, на Кубе не хватало благоразумия, однако нет сомнений, что между Джейн и Эрнестом не было романа, по крайней мере в те дни. Они определенно флиртовали, и мы можем прочесть запись в судовом журнале «Аниты», сделанную незнакомой рукой: «Эрнест любит Джейн», но кто бы ее ни написал, конечно, это была шутка. Не то чтобы Джейн была особенно верна мужу; говоря романтически, той весной она положила глаз на Дика Купера. Грант Мейсон был недалекий человек, и Эрнест называл его прощелыгой. Впрочем, в мае и июне две семейные пары были очень дружны.

Джейн отправила пару павлинов домой с Хемингуэями, которые бродили по лужайке возле дома; к пятой годовщине их брака, 10 мая, она прислала пару фламинго в компанию к павлинам. В письме к Полин, которое относится к этому времени, она говорит: «Полин, ты самая смешнючая, и я ужасно по тебе скучаю». Тем летом Джейн ненадолго уезжала в Европу, и она считалась настолько близким другом, что ее попросили присмотреть за Джеком по пути в гости к отцу на лето. И хотя планы позже переменились, Джейн казалась членом их обширной семьи. Несмотря на то что Джейн была привлекательна (особенно ее светлые волосы), Эрнест и Полин по-прежнему очень любили друг друга. Осенью Эрнест будет писать Гаю Хикоку: «Полин хороша до безумия – прекрасная фигура после рождения Грега, – еще никогда не выглядела и не чувствовала себя лучше». Эрнест же спал с другими женщинами только после того, как влюблялся в них.