Круг проблем, стоявших перед Диоклетианом и его преемниками, был разнообразен. Одной из важнейших была проблема центральной власти, т. е. самого института императоров. Об устранении этого фактора власти речи не было. Если и было что-то, что могло удержать целостность здания империи и обеспечить его существование, что-то, обладающее безусловной популярностью у масс, то это был именно институт императоров и сама личность правителя. Ничему больше народ не доверял. Бури, пронесшиеся над империей, не нанесли институту императоров как таковому никакого вреда. Если Римскую империю еще можно было спасти — а весь народ свято верил в это, — то спасение должно было прийти сверху. Глубоко укоренившееся ощущение, единое для всего населения, заключалось в том, что Рим не может и не будет существовать без императора, и горький опыт III в. показал, сколь обоснованно было это ощущение. Вопрос состоял только в том, каким образом следует начать укрепление и организацию верховной власти, чтобы император перестал быть орудием в руках солдатни. Понятие императорства в том виде, в каком оно сложилось в течение первых двух веков, было слишком утонченным, сложным и изощренным, чтобы его смысл доходил до крестьянских масс, составлявших основу реального содержания этого понятия. Оно было порождением высокой культуры привилегированных классов. Эти классы понесли большие потери и были деморализованы, их жизненный уровень упал, сама жизнь их упростилась. Идея правителя как первого чиновника среди римских граждан, авторитет которого основывался на понятии долга и был освящен божественным всемогуществом, правящим вселенной, не увлекала массы и была непонятна полуварварам и варварам, составлявшим теперь корпус чиновников, армии, а также крестьянству, служившему источником пополнения и для чиновничества, и для армии. Срочно требовалось более простое понятие, более ясная и доступная идея, которую понял бы каждый. Диоклетиан отстаивал еще прежние взгляды, согласно которым правитель считался верховным магистром, а императорская власть выпадала на долю лучшему принцепсу или лучшим принцепсам. Однако он подчеркивал сверхъестественный, священный характер своей власти, нашедший свое выражение в восточном церемониале при императорском дворе. Культ императора, который во II в. был практически безличным, теперь все больше сосредоточивался на личности правителя. Тенденция, которая обозначилась во времена Диоклетиана, была не нова. И до него часто предпринимались попытки ее утверждения — Калигулой и Нероном, Домицианом и Коммодом, Элагабалом и Аврелианом. Но этим императорам не удавалось надолго закрепить успех в осуществлении своего замысла, поскольку их доктрины были слишком сильно ориентированы на религии отдельных групп населения. Аполлон и Геркулес были непонятны, они трудно воспринимались большинством населения; сирийский Сол, Митра, смесь Юпитера с Донаром были внятны меньшинству и не могли удовлетворить массы. Самым заметным явлением в духовной жизни империи была все более увеличивающаяся религиозность. Религия постепенно стала неотъемлемой частью мыслей и чувств каждого жителя.

Чем сильнее становилась религиозность общества, тем резче обозначались его отдельные группы. Тех, кто поклонялся культу Митры, не мог привлечь император, считавшийся инкарнацией германского Донара; приверженцы египетских культов не могли проявлять интереса к таким трудно постижимым божествам, как стоик Геркулес и его инкарнация, и т. д. Христиане вообще не желали ничего знать об этих божествах, с мыслью о возможности живого боговоплощения в смертном человеке они никогда не могли бы смириться. Преследовать их за это было бесполезно: любое гонение заставляло их еще теснее сплотиться и приводило к дальнейшему укреплению церковной организации. В III в. христианская церковь необычайно усилилась. Являясь государством в государстве, она совершенствовала свою организацию в том же темпе, в каком государство ухудшало свою. Методами государства были угнетение, принуждение и преследование; принципами церкви были любовь, сострадание и утешение. Церковь, единственная среди религиозных общин, заботилась не только о душевном здоровье верующих, она обещала и предоставляла им практическую помощь в преодолении страданий земного мира, тогда как государство угнетало и преследовало эту свою помощницу.

Но когда христиане стали достаточно сильны и многочисленны, им надоело чувствовать себя изгоями и бороться с государством. Настала пора примирения государства с церковью, они нуждались в помощи друг друга. То, что Константин это осознал и в соответствии с этим действовал, многие исследователи рассматривают как проявление его гениальности. Другие видят в этом грубую оплошность, допущенную им из-за склонности к предрассудкам. Лично я придерживаюсь того мнения, что оба фактора сыграли свою роль, причем интересы государства имели решающее значение. Как бы то ни было, Константин предложил церкви мир, при условии, что она согласится признать государство и поддержит императорскую власть. Церковь пошла на эти условия — себе в ущерб, как считают многие исследователи. Впервые императорство возвышалось теперь, как прочное здание, опирающееся на крепкий фундамент, но оно почти полностью, если не принимать во внимание нескольких малозначащих формул, утратило последние следы конституционного характера верховной магистратуры римского народа. Оно стояло теперь в одном ряду с персидской монархией Сассанидов и ее предшественницами на востоке: восточными монархиями Вавилона, Ассирии, Египта и т. д. Его основами были, с одной стороны, насилие и принуждение, с другой — религия. И пусть отдельные императоры пали жертвой военных или дворцовых заговоров. Императорство как таковое было вечным, как и церковь, на которую оно опиралось, и это была всемирная власть, так же как церковь была всемирной церковью. Так была осуществлена великая задача упрощения, и верховная власть в ее нынешнем обличье была приемлема по крайней мере для той части населения, которая решилась пренебречь любым другим вариантом. Постепенно христианское меньшинство с помощью государства превратилось в сильное большинство и вобрало в себя также тех, кто не имел ни сил, ни готовности бороться за свои религиозные убеждения и идти на жертвы во имя них. Для них христианство тоже означало, как правило, исполнение тех надежд, которые они возлагали на религию.[314]

Теснейшим образом с задачей укрепления императорской власти была связана не менее важная задача реорганизации имперской армии. В предыдущей главе было показано, какое большое значение имело решение этой проблемы для империи. Учитывая тяжелые внешние войны и постоянные набеги варварских племен на границах империи, армию необходимо было усилить, поддерживая дисциплину и выучку солдат на уровне, не уступающем уровню армий Траяна, Адриана и М. Аврелия. С другой стороны, армия, пополнявшая свои ряды, как это имело место в нынешней римской армии, путем принудительного набора из крестьянской среды — своего рода милиция из беднейших крестьян с длительным сроком службы, — была в равной степени непригодным и опасным орудием. Единственным путем, позволявшим выбраться из этого тупикового положения, был возврат к более простым военным системам эллинистической и восточной монархий.