Диоклетиан не стремился изменить условия, сформировавшиеся в период военной анархии III в. Он был далек от того, чтобы низвести городскую буржуазию до уровня прочего населения городских территорий, видя в каждом жителе лишь потенциального налогоплательщика, но столь же далек он был и от мысли возродить былую славу городов. Он принял законодательство своих предшественников, в котором ставилась задача превратить буржуазию в группу неоплачиваемых, наследственных государственных служащих, и верно следовал этой цели. Curiales — те, кого можно было выбирать в совет общины и на разные должности, — составляли группу богатых граждан, которые несли ответственность перед государством, представленным чиновниками и советом общины, за благотворительную деятельность, за порядок и мир в городе и за удовлетворение всех требований, которые государство выражало по отношению к населению, точно так же, как всякий крестьянин, каждый куриал, с точки зрения налогообложения, составлял единицу, а все куриалы вместе взятые образовывали большую единую группу, отвечающую за все работы и налоги, которые государство требовало от города. Естественно, что с каждым куриалом и с классом в целом обращались так же, как с отдельным крестьянином. На них возлагалась не только материальная, но и персональная ответственность. На них также в полной мере распространялось правило origo они были обязаны оставаться в своем родном городе, любая попытка уклониться от гнета требований с помощью смены места жительства была им запрещена, а если они умирали, то все обязанности передавались их детям. Целая толпа чиновников постоянно была занята наблюдением за ними и всегда была готова применить насилие, если кто-нибудь делал попытку вырваться из заколдованного круга, в котором оказывался. Здесь наиболее четко обнаружилась неспособность Диоклетиана избрать новые пути или хотя бы должным образом приспособить существующие механизмы к новым условиям, чтобы по возможности сохранить права и благосостояние народа. Его реорганизация муниципальной системы в большей мере, чем все прочие реформы, представляется мне ярким testimonium paupertatis, типичным знамением того времени, которое лишало человека творческой энергии и заставляло его беспомощно подчиниться существующей на тот момент практике, независимо от того, порождена ли эта практика революцией или анархией. Август столкнулся с такими же трудностями, ибо период гражданских войн был временем власти насилия и узаконенного разбоя, но он был далек от того, чтобы со своей стороны легализовать насилие и разбой и превратить их в постоянную практику. Государство в духе Диоклетиана было принудительным заведением, а организация означала организованное насилие. Нельзя сказать, что воля армии вынудила его поступить так, а не иначе. Диоклетиан не помышлял о том, чтобы перенести ответственность за сбор налогов и осуществление принудительных работ с городских сенатов на государственных чиновников и тем самым уничтожить почву для антагонизма между городом и деревней, и следствием того, что он этот антагонизм сохранил, было существование в IV–V вв. той же взаимной ненависти между городом и деревней, какая наблюдалась в III в.: вспомните о Сальвиане и его нападках на тиранию горожан. Нельзя также утверждать, что у Диоклетиана не было другого выхода, наоборот, но он предпочел пойти по проторенному пути, который вел к разорению и рабству.[317]

Возврат к стабильности и восстановление сравнительно мирных и упорядоченных условий жизни не замедлили сказаться. «Золотой век» Августа за ужасами второй гражданской войны, разумеется, не последовал, но то, что после реформ Диоклетиана — Константина наступило улучшение экономического положения, отрицать нельзя. Египет, например, в IV в. вновь испытал определенный подъем, и то же явление мы наблюдаем в некоторых других городах Римской империи. О некотором улучшении свидетельствует и тот факт, что Константину удалось то, чего безуспешно добивался Диоклетиан, а именно стабилизация валюты и восстановление в государственной и частной жизни денежного обращения, хотя и в определенных пределах. Между тем подъем длился совсем недолго, и причины этой непродолжительности кроются не во внешних обстоятельствах и не в неумелости преемников Диоклетиана и Константина; виной тому была прежде всего система, уже породившая упадок и таившая в себе зародыш нового упадка. Подавляющая, несправедливая система налогообложения, которая базировалась на порабощении как крестьян, так и ремесленников; паралич экономической жизни, которая не могла свободно развиваться, поскольку каждый человек был закован в цепи принуждения; беспощадные методы, нацеленные на уничтожение и проводимые в жизнь осознанно и со всевозрастающим успехом, которые применялись к самому работоспособному и образованному слою населения — к городской буржуазии; нечестность и произвол среди служащих имперской власти, как высших, так и низших; бессилие императоров в противостоянии беззаконию и коррупции, которое не оправдывалось их благими намерениями, а также их безгранично консервативные позиции по отношению к реформам Диоклетиана и Константина — все эти факторы возымели свое действие. Жизненные силы народа были парализованы в не меньшей степени, чем во времена гражданской войны. Единственное отличие заключалось в том, что безразличие, распространившееся в империи, было всеобщим. Бороться было бесполезно, лучше было подчиниться и безропотно влачить бремя жизни в надежде на лучшую жизнь после смерти. Эти настроения были неизбежны, поскольку благие усилия были заранее обречены, и чем больше человек производил, тем больше у него отнимало государство. Если крестьянину удавалось успешно провести мелиорацию своей земли и расширить ее плодородную площадь, он знал, что ему суждено сделаться куриалом, а это означало для него порабощение, угнетение и в конце концов гибель. Лучше было производить ровно столько, сколько нужно, чтобы прокормить семью, и не делать никаких усилий для продвижения вперед. Солдат хорошо знал, что, пока он остается солдатом и прочит ту же участь своим детям, все будет идти сравнительно неплохо. Как только он попытается разорвать заколдованный круг, он должен будет учесть, что его заставят стать куриалом или что эта судьба ждет его детей, и тем самым его успех обернется другой стороной. Мелкий арендатор удовлетворялся тем, что исполнял свой долг, его господин являлся для него и защитником и угнетателем, а судьба его соседа, свободного крестьянина, была слишком непривлекательна, чтобы пробудить в нем желание стать им. То же относилось и к ремесленникам в городах, и к несчастным куриалам. В моменты отчаяния каждый из них мог прибегнуть к единственному крайнему средству, чтобы улучшить свой жребий: колон и. крестьянин пытались наняться в армию или примкнуть к разбойникам, солдат — дезертировать, куриал — стать чиновником, солдатом, колоном или крестьянином. Но все было напрасно. Тот, кому эта попытка удавалась, никак не улучшал свою жизнь. Так что господствующим настроением был пессимизм, а он еще никогда не способствовал улучшению благосостояния.