так вот, просто. Взял Степашин и договорился. Ах, нет? Не договорился? Ну, ничего. Ельцин вскоре подтвердил желание России вступить в НАТО. С тем же результатом. (Через десять лет и Путин вернулся к этой теме — и тоже неудачно).

И я в конце ноября 91-го на встрече с конгрессменами США (их поездку организовал Герман Пирчнер) сказал гостям: «Принимая решение о приеме бывших республик СССР в НАТО, начинать нужно с России. Если сначала войдут другие, а Россия останется вне этого процесса, новая конфронтация раньше или позже неизбежна». Смешно, конечно, хотя по сути-то верно. А господа конгрессмены тогда были моей лихостью немало озадачены.

Конечно, гуманитарная помощь из США, стран Европы, других государств спасла десятки тысяч жизней в самую трудную зиму 1991–1992 годов. Нужно бы памятник поставить волонтерам этих стран, терпеливо собиравшим еду и одежду для граждан России, чьи термоядерные боеголовки по-прежнему были нацелены на их дома. Поблагодарить правительства и военнослужащих, обеспечивших выделение помощи с военных складов и доставку ее в нашу страну. Но экономическая политика США в отношении посткоммунистической России была неоднозначной. С одной стороны, была предоставлена безвозмездная помощь. Были выделены также кредиты (но лишь после того как Россия взяла на себя все обязательства СССР по заграндолгу). С другой стороны, российским компаниям был осложнен доступ на американские рынки, что выглядело понятным, но недружественным шагом. Начальный, самый трудный и важный этап реформ пришлось проходить, опираясь почти исключительно на внутренние ресурсы. К Китаю, например, отношение Запада было куда более благоприятствующим.

Русскую диаспору интересовал, главным образом, возврат имущества, отнятого коммунистами, и компенсация соответствующих потерь. От них страна ничего не получила. Сравним с тем же Китаем, про который главный реформатор КНР Дэн Сяопин сказал: «Китай имел немного возможностей для бурного развития, но отличался от других стран наличием десятков миллионов патриотических соотечественников»[213].

О политическом дистанцировании. В последующие годы мне не раз пришлось слышать покаянные речи западных экспертов на тему «мы (иногда персонально — Билл Клинтон) упустили Россию». Подразумевются более интенсивная помощь, более уважительное отношение, что позволило бы полноценно инкорпорировать Россию в европейскую/западную цивилизацию. Но опять-таки вопрос для альтернативной истории: не возродился ли бы и в этом случае дух русского реваншизма? Трудно сказать.

И, наконец, кадровая помощь. С одной стороны, без внятных и профессиональных советов о том, как работает рыночная экономика, как устроены политические институты демократии, мы бы наделали много больше ошибок. Я, правда, работал в той весьма специфической сфере, где таких подсказок не было. С другой стороны, имели место громкие случаи корыстного злоупотребления некоторых экспертов сложившимися связями и инсайдерской информацией.

В общем, второго пришествия России в Европу и северную цивилизацию не случилось, начался недолгий роман, завершившийся спустя 20 лет полным разрывом, изоляцией России и перспективой надвигающегося краха.

Вернемся к событиям весны 1993 года. Итоги референдума стали оглушительным успехом Ельцина. Цифрами, конечно, пофехтовали, но все, кто был близок к полю брани, понимали политический смысл итогов:

● президент получил мандат на продолжение радикальных реформ и теперь станет ориентироваться на итоги референдума, а не на правовую паутину, которой его опутывали съезд и Верховный Совет;

● проект новой Конституции принят населением за основу, и с этого момента у президента появились мощнейшие основания не считать себя связанным прежней лоскутной Конституцией;

● съезд, наоборот, получил вотум недоверия: около двух третей проголосовавших высказались за досрочные выборы.

Теперь уже движению по схеме Учредительное собрание — Конституция — выборы ничто помешать не должно.

Опубликованный перед голосованием проект Конституции нужно было вводить в действие как можно быстрее. Но необходимо было провести его доработку с учетом мнений регионов, представителей крупных социальных групп.

29 апреля президент собрал в Кремле руководителей субъектов Федерации и предложил внести замечания и дополнения к проекту и доработать его за три недели. Что интереснее, он выступил с заявлением, от которого, уверен, у многих мурашки по спине побежали:

— Не секрет, что в аппарате исполнительной власти далеко не все работники рады поддержке, которую народ выразил на референдуме. У нас нет времени и сил вести какую-либо внутреннюю борьбу. Но и терпеть противодействие изнутри больше нельзя. Надо избавляться от тех, с кем нам не по пути. Нужна решительная кадровая политика, которая сейчас поручена Владимиру Шумейко.

По общему признанию, очевидными кандидатами в проскрипционные списки были Руцкой и Скоков[214].

Но и насчет Баранникова появились полунамеки, отмечавшие двусмысленность его формально нейтральной позиции. Его выступления в Верховном Совете оставили ощущение скользкости, что в условиях лобового столкновения выглядело почти дезертирством.

Война компроматов

24 апреля приехал к Филатову. Разговор о вице-президенте Руцком. Начатый им в апреле антикоррупционный скандал с использованием фактов, значительная часть из которых была негодным процессуальным материалом тем не менее стал увесистой политической дубинкой в развернувшейся борьбе.

Из дневника:

24 апреля. Хотел отдохнуть — не вышло. В 10:40 у Филатова разговор о № 2. Знакомство с А. Ильюшенко, сменщиком Ю. Болдырева. Впечатление неплохое.

26 апреля. Поездка к Ильюшенко. Разговор на тему № 2 — продуктивно.

Нетрудно догадаться, что таинственным «№ 2» в дневнике обозначен вице-президент Руцкой. Начатый им в апреле антикоррупционный скандал не мог не вызвать обратной реакции. К его персоне, его окружению и отношениям было привлечено пристальное внимание. В таких случаях материалы, как правило, не заставляют себя долго ждать. Вот и на Руцкого «поплыло… компромат». К его анализу подключились новый начальник контрольного управления администрации президента Алексей Ильюшенко и я.

Началось все с подозрений в незаконном строительстве Руцким дачи, но этот наскок вице-президент легко парировал: ему, как ветерану афганской войны, право на земельный участок полагалось по закону.

Тогда всплыла история с «трастом Руцкого»: речь о скрытом владении Руцким либерийской фирмой «Trade Links Ltd» через трастовый договор с неким Бенджамином Керетом. Посмотрев предоставленные материалы, я высказал сомнения — не подделка ли это. Причем публично, в интервью журналисту Леониду Млечину: «В таких случаях всегда есть и правда, и ложь. Насколько я могу судить, трастовый договор — это была выдумка. Когда я увидел эту бумагу, я сразу выразил сомнение и сказал, что надо быть очень осторожным в ее использовании…»

История эта через два года закончилась ничем: «трастовый договор» признали фальшивкой.

А вот другое обвинение — серьезнее. Руцкой осенью 1991 года поддержал заявку фонда «Возрождение» на поставку в страну детского питания для отдаленных районов России на сумму 20 миллионов долларов. Деньги ушли на счет иностранной компании, контрагента фонда, но товар не поставили. Руцкой играл в фонде заметную роль, а его связь с такими проблемными предпринимателями, как Акоп Юзбашев и Борис Бирштейн была по тем временам недопустима. Уже 18 июня Юзбашева попытались арестовать на даче, но ему удалось скрыться, оставив сотрудникам ОМОН несколько