– Нет, нет! – Ангелина выставила вперед ладони.

– Да! – прорычал Лелуп. – Я знаю! Да! Ты была моей женщиной,ты зачала от меня и родила мне дочь!

– Ох… – не сказал, а выдохнул Никита, и это «ох»,исполненное муки, уязвило Ангелину в самое сердце. Еще мгновение – и онапотеряет его, едва отыскав, еще даже не вполне поверив, что он снова с ней. Ине она одна! Юленька тоже потеряет отца!

Эта мысль придала Ангелине решимости, и, схватив Никиту заруку, она подтащила его к Лелупу. Юленька, завидев мать совсем близко,рванулась с такой силой, что Лелуп невольно разжал руки, но Ангелина,метнувшись вперед, успела подхватить девочку – и разразилась счастливымирыданиями, когда маленькие, теплые ладошки вцепились в нее, а замурзанное,заплаканное личико ткнулось в то тепленькое местечко между шеей и плечом, гдеЮленька засыпала почти столько вечеров, сколько прожила на этом свете.

Она-то успокоилась мгновенно, все страхи отлетели от нее,как дым под порывом ветра, но Ангелина знала: еще не все беды позади! Протянуладевочку Никите. Тот на миг опешил, отшатнулся, уставился на дитя с такимужасом, что Степан закашлялся от смеха.

Юленька, насупясь и сунув пальчик в рот, взглянула нанезнакомца. Ну что ж это такое! Мама куда-то пропала, и с Юленькой был этотстрашный, противный… Потом мама наконец-то нашлась, но, едва обняв, спешитпередать ее какому-то… нет, этот не страшный и не противный. У него так смешно шевелятсяволосы под ветром, а что это там такое?

Юленька с любопытством потянулась к шраму на виске Никиты,и, лишь ощутив легонькое прикосновение крошечных пальчиков, он осознал, что ужедержит девочку на руках.

Чуть откинув голову, Никита посмотрел на маленькое задорноеличико. Дерзкие серые глаза глянули в другие серые глаза; затрепетали крутозагнутые светлые ресницы; дрогнули уголки четко прорисованных губ; у обоихзадрожали от затаенных улыбок крошечные ямочки на подбородке.

– Матушка Пресвятая Богородица! – прошептал потрясенныйСтепан. – Святой истинный крест! Ну вылитый, вылитый… Как две капли… – И, недоговорив, утер невольную слезу.

– Это его дочь! – вскричала Ангелина, хватая Лелупа за рукуи умоляюще заглядывая в щелочки темных, тоскливых глаз. – Разве ты не видишь?!Ну посмотри, посмотри!

Лелупа не надо было просить – он и сам не мог отвестивзгляда от Юленьки, которая сосредоточенно оглядывала новое для нее лицо. И ононравилось, нравилось ей! Вот она обвела пальчиком рот незнакомца. Никитазасмеялся от щекотки и прихватил губами ноготок Юленьки, которая расхохоталасьв ответ так звонко и радостно, словно множество лесных колокольчиковзатрезвонило вокруг.

– Смеется, – шепнул Лелуп, как зачарованный. – У негосмеется, а у меня плакала. Что ж… и впрямь его, что ли?

Ангелина уже не могла говорить, только медленно кивнула.

– Ну, – тяжело вздохнул Лелуп, – раз так… что ж! Стреляйте!

Глаза Никиты вспыхнули. Степан стиснул пальцы на рукоятисабли, но оба не двинулись с места, недоуменно глядя на Ангелину.

Лицо ее задрожало, слеза скатилась с ресниц – и вдругтяжелое рыдание сотрясло тело. Тоска и счастье рвали душу, и было почтиневыносимо глядеть без страха, впервые глядеть без страха в полумертвые глазаЛелупа.

Прощать – и принимать прощение…

Никита порывался сказать что-то, но не смог. Степан сдосадою вздохнул:

– Так уж и быть, иди… ирод! Чего стал? Барин отпускает. Иди,ну! А то еще передумаем!

Лелуп смотрел исподлобья, веря и не веря. Резко повернулся,почти побежал, припадая на одну ногу, и вдруг дернулся, покосился по-волчьичерез плечо – глаза тускло блеснули:

– Будьте вы все прокляты!

Никто не шелохнулся.

Лелуп безнадежно махнул рукой и побрел по дороге кФонтенбло. Шел медленно, словно ожидая выстрела в спину, и трое – нет, четверорусских безотрывно смотрели ему вслед, пока могучая согбенная фигура нескрылась за поворотом дороги.

* * *

– Пошли и мы, что ли? А, ваше благородие? – подал голосСтепан. – Беда, кони засеклись. И впрямь пешком придется…

Он был прав: загнанные кони никак не могли отдышаться.Пришлось идти.

Юленьку сперва нес Никита, однако вскоре ее забрал Степан,кивавший Ангелине, успокаивая:

– Ништо, барыня-матушка! И своих троих натетёшкал, дай рукамвновь отраду изведать!

Юленька пошла к Степану с охотою. Подергала за усы, а потомпринялась теребить гайтан крестика, видневшийся в вороте расстегнутого мундира.Изредка взглядывала через плечо казака на отца с матерью, махала им и, радостнопогулькав, вновь принималась за свою забаву.

Никита и Ангелина безотчетно улыбались, взмахивали ей вответ и вновь оцепенело брели по дороге, не касаясь друг друга, не обмениваясьдаже взглядами. Слишком сильно было потрясение, оно усыпило чувства, оно лишилоих способности думать, желать…

Бог весть, сколько времени прошло, когда Степан оглянулся и,гримасничая, дал понять, что Юленька уснула. Ангелина протянула было руки –взять дочку, но Степан отстранился.

– Ништо! – сказал страшным шепотом, который испугал бы иглухого, однако Юленька только улыбнулась во сне. – Сам подержу дитятку. Нам бытоже отдохнуть не грех, а, ваше благородие? Как велишь? И коням бы попастись.Руки-то у меня, вишь, заняты. Ты их стреножь, пускай травку щиплют, а мы тут сдитем на солнушке посидим. Вы же, голуби, хотите – тоже отдохните, хотите –погуляйте. Цветы вон кругом, травушка-муравушка…

Никита дико взглянул на своего крепостного, взявшегосяуправлять барином, но ослушаться не посмел и направился к коням. Ангелинадвинулась было к Степану, посидеть рядом с ним, но казак бросил на нее такойвзгляд из-под грозно нахмуренных бровей, что она побрела следом за Никитою истала возле орехового куста, увешанного пушистыми сережками, нависшего надручейком, исподтишка поглядывая, как ловко Никита напоил, а потом стреножилусталых коней. Наконец он раскатал притороченный к седлу свиток – в немоказался плащ – и, бросив его на траву, сел, нерешительно глянув на Ангелину.

Она робко приблизилась, села рядом, и еще долгое-долгоевремя, отмеряемое ударами двух измученных сердец, они смотрели куда угодно – натеплое, пронизанное солнечными лучами небо, на шелково-зеленую траву, набело-розовые звездочки маргариток, – прежде чем решились наконец взглянуть другна друга.