– Уехать из Парижа он не мог – дилижансы теперь не ходят.Стало быть, скрылся где-то в городе. Но… но что-то говорит мне: это не так.«Московский купец» – значит, бонапартовский солдат. Сейчас в Париже у такихземля под ногами горит, теперь всякий рад будет его выдать. Где ему навернякаспасение сыщется, так это среди своих же. Наполеон шел к Парижу кружнойдорогою, через Труа и Фонтенбло… теперь он наверняка встретил на той дорогеотступившие войска Мармона и Мартье и узнал о капитуляции Парижа. Думаю, он всееще стоит в Фонтенбло, а значит, по той дороге и будут спасаться все ошметкиего старой гвардии. Клянусь богом, там мы его настигнем! – вскричал он, хватаяза руки Ангелину и зажигая ее своей уверенностью. – Не плачь! Мы спасем твоюдочь!

«Почему – твою? Нашу!» – хотела крикнуть Ангелина, однакоНикита уже бежал вниз по лестнице, увлекая ее за собою.

* * *

Счастье, что Степан оказался истинно вездесущ и отыскал придоме конюшню. Там нашлись запасные лошади, нашлось седло для Ангелины; и вскорекавалькада из трех всадников неслась по окраинным улицам Парижа к юго-западнойзаставе, откуда шла дорога к старинному королевскому дворцу.

Голова у Ангелины кружилась от волнения и страха, вискиломило от жаркого солнца, пыли, шума. Народ парижский плясал на улицах,смеялся; казалось, все были опьянены каким-то хмелем радости, веселья. ВозлеВандомской площади собралась толпа, сквозь которую всадники пробились с трудом.Здесь был поставлен монумент «великой армии». Народ, окружив колонну со всехсторон, кричал беспрестанно:

– Вas le Tyran! [115]

Один смельчак взобрался наверх и накинул на Наполеона петлю– веревка оплела ноги бронзовой статуи, венчавшей столб.

– На шею!

– Надень на шею тирану! – кричал народ.

Всадники едва замечали все это, едва слышали приветственныеклики. И только Степан, скалясь в улыбке, прокричал:

– Ах ты ж народишко! Еще вчера кричал: «Удавите королякишками попов!» А нынче: «Русские, дайте нам короля! Долой тирана! Торговлюнам, торговлю!» Сами не ведают, чего хотят!

Никита бросил ему беглую улыбку и снова припал к гриве коня,направляя его в очередной проулок. Слава богу, город кончался, впереди – дорогана Фонтенбло, и вот-вот станет ясно, верна ли его догадка. У похитителя былочаса два форы, но он идет пешком да с ребенком на руках. Они же верхом и, еслирасчет правильный, настигнут его через полчаса, не более. Ну, главное теперь –не мешкать. Никита привстал на стременах, тихо свистнул; Степан, подхватив егосвист, добавил к нему лютое, звериное улюлюканье – и кони, в испуге прижав ушии закусив удила, понеслись во всю прыть, уже как бы и не касаясь наезженнойдороги.

Цокот копыт был стремителен, однако сердца бились быстрее,подгоняя время, и, как ни ждали всадники этого мгновения, ни один из них неповерил глазам своим, когда впереди показалось какое-то неясное пятно, вскорепринявшее очертания огромной фигуры, бегущей сломя голову.

– Стой! Стой! – закричали Никита и Степан.

– Юленька! – воззвала Ангелина и едва не лишилась сознания,услыхав еле различимый плач ребенка. Боже милостивый! Дочь ее жива!..

– Ох, ваше благородие! – вдруг завопил Степан, тыча впередрукою. – Да вы гляньте… Вы только гляньте, кто там!

Навстречу бегущему скакали какие-то всадники: человекпять-шесть. Высокие каски, султаны и плюмажи, синие мундиры, кирасы, сверкавшиепод солнцем…

– Товарищи! Спасите! – закричал беглец сорванным голосом,ускоряя шаги. – Русские гонятся за мной! Казаки!..

– Это французы! Убей бог, французы! Кирасиры! Засада! –обернулся Степан, пытаясь осадить коня.

Однако Никита неостановимо летел вперед. Он выхватил саблю,привстал на стременах, и голос его, сильный, вольный, разнесся далеко вокруг,заглушая и топот копыт, и жалобные крики беглеца.

– Казаки! Сабли к бою! – скомандовал Никита. – Лава,рассыпайсь! Заходи слева, окружай справа!

– Бей, не жалей! – подхватил ободрившийся Степан, и сноваАнгелина услышала тот же дикий, степной вой, от которого пена полетела с удилконей, а волосы на головах людей стали дыбом.

Кирасиры замерли посреди дороги. Ангелина оглянулась, и намиг ей почудилось, что из облака пыли, стелившейся за ними по дороге, вот-вотвырвется тот самый эскадрон, которым командовал Никита. И, верно, та же мысльмелькнула у наполеоновских кирасир, ибо они спешно заворотили коней и понеслисьпрочь, в густую тень знаменитых дубрав Фонтенбло.

Похититель пробежал еще несколько шагов, простирая впередодну руку, ибо другой придерживал ребенка, но вдруг ноги его подкосились, и онупал на колени, согнувшись, дыша так тяжело, что Ангелина расслышала егодыхание даже через храп загнанных коней. Она слетела с седла, упала, нооказалась проворнее даже Никиты и Степана: вскочила на ноги, бросилась вперед скриком:

– Юлечка! Юленька!

Похититель медленно разогнулся, поднялся на ноги, прижимая ксебе плачущего ребенка. Его потное, покрытое пылью лицо было искажено страннойгримасой, некой смесью угрозы и страдания, и Ангелина замерла, а с нею рядомзамерли Никита и Степан.

– Да ведь это… – пробормотал Степан.

– Бог мой! – выдохнул Никита.

Ангелина молча перекрестилась.

Все трое узнали этого человека. Степан узнал того свирепогофранцуза с обмороженным лицом, который с отрядом таких же оголтелых разбойниковворвался в охотничий домик, убил множество крестьян и едва не прикончил самогокнязя.

Никита узнал негодяя, который хладнокровно командовал егорасстрелом… Глаза, которые видишь перед тем, как пули ударяют тебе в грудь иголову, не так просто забыть.

И Ангелина узнала эти карие маленькие глазки, этотбесформенный нос и низенький лоб, хотя думала, что увидит их снова лишь на томсвете.

– Лелуп… – со стоном выдохнула она, и слезы хлынули из ееглаз. – Лелуп, умоляю!

Она протянула руки к Юленьке, которая рвалась к ней, ноЛелуп отвернулся, загородил ребенка:

– Не тронь мою дочь!

* * *

Его дочь? Господи милосердный! Да с чего он взял?!

Было, было с чего. Значит, мадам Жизель сказала Лелупу, чтодитя – дочь Ангелины, а он не смог убить ее, потому что высчитал срок рожденияи решил… решил…