class="p1">Гость бродил по комнате, ухал и охал, вежливо спрашивал: «Можно посмотреть?», — с великим интересом рассматривал бронзовые подсвечники, фарфоровые статуэтки и тарелочки, однако чересчур долго, рассеянно вертел их в руках. Чувствовалось, что он думает о другом. Его задумчивость окончательно подтверждала выдвинутую версию: он боялся снова совершить неверный шаг. Как позавчера, когда необдуманно скомандовал в телефон: «Давай выходи!», — а потом пригласил в гостиницу, пообещав подарки. Правда, сейчас уже казалось, что позавчерашний нагло-самоуверенный мужчина в трубке — всего лишь фантом, возникший из-за резкого несоответствия настроений.

— А это что за книжка? Ух ты, пятнадцатый год! — Тот человек, который сейчас машинально перелистывал Тургенева, был вовсе не уверен в себе. Разговор не клеился, и, усевшись на диван, он стал читать «Дворянское гнездо», по-видимому, рассчитывая на естественный вопрос: долго вы еще собираетесь читать? Вопроса не последовало, он пересел поближе, к столу, и перевернул вверх дном синюю, с золотом, чашку.

— «Майсен». И вы, что же, из таких чашек каждый день чай пьете?

— Нет, это исключительно для вип-персон.

— Тогда, может, поставим чайничек? Что-то у вип-персон в горле пересохло.

Сахар в чай он не положил, печенье не взял — тщательно избегал углеводов. «Иначе девушки любить не будут!»

— А сама почему чай не пьешь?

— Не хочется.

— А чего тебе хочется? — Недвусмысленно хмыкнув, он в страхе оглянулся на дверь, подался вперед и понизил голос до шепота. — Ты что, с ума сошла? Нельзя же прямо здесь, сейчас! Не-е-е, я боюсь! Вдруг твоя тетка придет?.. Ну что ты смеешься? Ей богу, боюсь!

Он застигнут врасплох притащившейся с рынка тетенькой! Что могло быть смешнее?

— Не обижайтесь, я смеюсь именно потому, что вас невозможно представить в подобной ситуации.

— В принципе можно… хи-хи-хи… но лучше бы в другой, как ты выражаешься, ситуации. — Веселые, все понимающие глаза подморгнули и наполнились задумчивой, теплой нежностью. — Очень тебе идет эта юбочка. Ты в ней похожа на куклу Барби… Пойдем отсюда, Татьяна. По-моему, не нужно тебе сейчас сидеть в четырех стенах. Правда, не нужно, я по себе знаю. Пошли! Сходим в ресторан, пообедаем или музыку где-нибудь послушаем.

— Музыку? Нет. Ресторан тоже нет. Но если вы готовы просто погулять… так, чтобы, кроме вас, было минимум людей…

Сказать, что он обрадовался, значило бы ничего не сказать — он просиял. На радостях допил залпом чай, подскочил и вдруг остановился — еще более смущенный, чем в ту минуту, когда переступил порог и протянул свой разноцветный, «безошибочный», букет.

— Я знаю, тебе сейчас не до того, но если ты все-таки надумаешь поехать… отдыхать… Короче, надо бы сегодня сдать документы на твой загранпаспорт. Пока я здесь… Ну не сможешь, не поедешь, нет проблем.

— И вы не обидитесь, если я не смогу поехать?

— Нет… точно нет.

— Хорошо, подождите минутку.

В лифте, как заведено, не горела лампочка. Возмущенный таким «бардаком» респектабельный господин искал кнопку первого этажа невыносимо, мучительно долго. На робкое, нежное прикосновение он ответил с ошеломляющей готовностью — та-а-а-ким поцелуем, что в мире не осталось ни горя, ни слез, ни страданий: вдвоем они пролетели весь земной шар насквозь и теперь парили в облаках по другую сторону планеты.

Двери лифта открылись, но не разжались объятия. Блестели в неярком свете узкие глаза, и радостно смеялись влажные от поцелуя губы:

— Может, прокатимся еще разок до девятого и обратно?

— Да-а-а… Ой, я же забыла ваши цветы!

— Какие цветы? А, эти… Да ну! Это твоей тетке. За то, что меня не застукала… ха-ха-ха!.. Пошли, пошли быстрей!

Не объяснишь же стремительному весельчаку, что тетка просто «выпадет в осадок», когда увидит антикварный магазин, сервированный на две персоны чай и, что самое удручающее, неопровержимую улику тайного свидания Танюхи с «каким-то упакованным кадром» — его одиннадцать роз, одна выразительнее другой…

В восемь часов пять минут небо над Анжелкиным домом было еще синим-синим, и где-то высоко-высоко в этой солнечной синеве уже шесть минут летел господин… господин-лучше-всех. Наверное, сейчас он тоже вспоминал о желтом от одуванчиков парке и грустной девочке, которую так бережно обнимал за плечи, словно боялся, что от одного лишь неосторожного прикосновения она может рассыпаться на мелкие кусочки. Взрослый человек, он знал о жизни и смерти гораздо больше какого-нибудь глупенького Павлика, увязавшегося позавчера провожать на вокзал и до самого отхода поезда тарахтевшего только о своих так называемых переживаниях.

Если бы не учебники, никакая сила не заставила бы подняться к Анжелке! После прекрасного, тихого дня, наполненного невысказанным пониманием, невозможно было встретиться с так похожей и абсолютно не похожей на отца Анжелкой, говорить с ней и, чего доброго, услышать какое-нибудь очередное порочащее его высказывание. Захочется заорать: «Какая же ты дура!», — а нельзя. Нельзя будет и затопать ногами, запустить в Швыркову первым попавшимся предметом и уйти, погромче хлопнув дверью, когда ее настойчивые, бестактные расспросы о похоронах — не из сочувствия, а из животного любопытства, свойственного зевакам, сбежавшимся на место происшествия, — перейдут в повторный рассказ о том, как «прошлый год» они ездили хоронить «отцову мать». В рассказ о шляпке, о черной вуальке, о перчатках и прочих тщательно продуманных деталях «скорбного» наряда безжалостной дочери…

Удивительный день решил выдержать свой непредсказуемый стиль до конца: у Анжелки произошло нечто экстраординарное — она забыла запереть дверь изнутри и валялась в чем пришла, включая пыльные туфли, на не застеленном с утра диване.

— Привет! Случилось что-нибудь или просто отдыхаем после трудов праведных?

— Отдохнешь тут, когда Сережка мне предложение сделал!

— А-а-а… И ты обдумываешь фасон подвенечного платья?

Подскочив, как ужаленная: «Сдурела, что ли?! Какое платье! — Анжелка со злостью отшвырнула подушку, обхватила голову руками и опять рухнула на диван. — Ой, дура я безбашенная! Зачем только я Сережке сказала, что как бы подзалетела?!»

После такого ошеломляющего сообщеньица пропало всякое желание подтрунивать над несчастной крошкой, хотя в голове не очень-то укладывалось, как это Швыркова, с ее супертрезвыми жизненными установками, могла стать жертвой чьих-то или даже своих собственных неуправляемых эмоций.

— Ты серьезно… или как бы? Ты действительно беременная?

Анжелка небрежно отмахнулась:

— Да это ладно, фиг с ним, разберусь, не в первый раз! Но я, дура такая, взяла и Сережке сказала, а он обрадовался и грит: давай жениться!.. Ну на черта мне с ним жениться? Делать мне больше нечего! Я ему говорю, отвали ты от меня со своим ребенком! Не хочу я никакого ребенка и жениться не хочу! А он, идиот, давай плакать!

Не ограничившись словесным предательством, Швыркова весьма артистично передразнила ссутулившегося, глотающего слезы Сережку.