В целом процессы в общественной жизни, происходившие начиная с 1890‐х годов, не положили конец изоляции русской общины в польско-еврейском городе. Если что-то и изменилось, то, наоборот, именно политизация общественной жизни в период парламентаризма усугубила русско-польскую конфронтацию, особенно в сфере культуры. Бесспорно, контактов между растущим русским населением, поляками и евреями во многих областях стало больше. Некоторые из описанных выше видов взаимодействия, обусловленных процессами модернизации города, затрагивали и русских жителей Варшавы. Помимо деловой сферы, в быту, тоже имели место разнообразные контакты между мирами приезжих и местных жителей: некоторые документы свидетельствуют об оживленном пересечении границы между ними в обоих направлениях594.

Если говорить о культурной жизни мегаполиса на Висле, то гегемония поляков в этой области была полной и повсеместной. Филармония, театр, кинематограф – во главе всех этих культурных учреждений стояли поляки, и даже в государственных театрах большинство представлений шло на польском языке. Однако поход в концерт или в кино не обязательно означал непосредственный контакт с польской культурой, так как в Варшаве играли европейский репертуар и показывали европейские фильмы, а билеты печатались с одной стороны на польском, с другой – на русском языке. Тем не менее такие документы, как, например, дневник Аполлона Бенкевича, свидетельствуют о том, что это повседневное взаимодействие с польской средой воспринималось как нечто нормальное595. Помощник прокурора Варшавского окружного суда жил и работал в Варшаве несколько десятилетий. Его дневник – собрание семейных воспоминаний и личных зарисовок жизни города – золотое дно для историка, интересующегося повседневной жизнью русского православного чиновника в Варшаве в первые годы XX столетия. Контакты Бенкевича с окружающими были самыми разнообразными, и отношение к полякам у него сложилось в результате не особенно благосклонное, но повседневное взаимодействие, как оно отразилось в дневнике, было бесконфликтным.

Те блокноты, в которых Бенкевич делал свои ежедневные записи, сами по себе отражают переплетение культур. Чиновник использовал польский конторский календарь (Dziennik dla kantorów), поэтому даты и праздники в нем были указаны по григорианскому календарю. Однако Бенкевич, православный русский, в своем восприятии времени ориентировался на «старый стиль»: даты в блокнотах он использовал в соответствии с юлианским календарем и начинал каждый раз с православного Нового года. Но так как он одновременно записывал и события «нового стиля», получилась путаница в датировках. Поэтому на первой странице календаря за 1 января 1902 года он к словам «Новый год» приписал «по старому стилю», а на странице за 19 декабря того же года написал: «Новый год – по новому стилю». Слово же «Пасха» на польском языке он либо игнорировал, либо зачеркивал596.

Этот беспорядок с датами есть нечто гораздо большее, нежели просто забава человека в приватном блокноте-календаре. Ведь несовпадение православных и католических праздников приводило к тому, что православный русский регулярно вынужден был подчиняться католическому ритму жизни города. Так, 11 декабря 1907 года Бенкевич записал, что в этот день было Рождество по новому стилю и для православных этот и последующие два дня тоже были нерабочими597. А годом позже 12 декабря он писал, что все магазины были закрыты и даже трамваи не ходили – город был полумертвый598. Даже 1 мая – день демонстраций социалистических движений – в период после революции 1905 года принуждал Бенкевича мириться с польским порядком исчисления времени, и 18 апреля (1 мая по новому стилю) 1907 года в дневнике появилась запись о том, что на дворе был «рабочий праздник», столкновений с применением насилия не было, но трамваи и извозчики не ездили и большая часть магазинов была закрыта599. Таким образом, тип календаря и городской ритм польско-католической Варшавы оказывали непосредственное влияние на повседневную жизнь русского чиновника.

Многочисленные свидетельства о контактах с польской социальной средой мы находим и в других записях Аполлона Бенкевича. Например, поляки регулярно бывали в списках гостей, которых он и его жена Мария приглашали на свои журфиксы – на так называемые вторники. С другой стороны, самого автора дневника регулярно приглашали к себе в гости польские коллеги и знакомые. Свои описания повседневной жизни Бенкевич постоянно сдабривал цитатами на польском языке600. Здесь, как и в иных местах дневника, можно наглядно увидеть, что он воспринимал «поляков» как «других», с которыми, однако, в повседневной жизни часто и, как правило, бесконфликтно имел дело.

Это отразилось и в восприятии городского пространства. Благодаря страсти Бенкевича к коллекционированию открыток и фотографий с видами городов его личный архив служит как бы каталогом тех точек в Варшаве, которые он считал достойными внимания. В нем мы находим пеструю смесь из русских достопримечательностей, таких как Свято-Троицкий собор и церковь Литовского полка или Императорский университет, с одной стороны, и польских, таких как колонна Сигизмунда, памятники Копернику и Мицкевичу, – с другой. Еврейская Варшава тоже нашла себе место в этом частном фотоархиве – она представлена видом Большой синагоги на улице Тломацке601. Таким образом, взгляд Бенкевича на Варшаву характеризовался не четким разделением национально-конфессиональных сфер, а всеохватностью.

Дневник Бенкевича является редким исключением, потому что русские чиновники в Царстве Польском не отличались особенно активным писанием дневников или мемуаров. Однако надо полагать, что многие из русских чиновников – которые зачастую удивительно долго служили в Привислинском крае, и в частности в Варшаве, – существовали в очень похожей обстановке повседневного взаимодействия с польским и – в значительно меньшей мере – еврейским окружением. Уже один тот факт, что многие русские чиновники прослужили в Царстве Польском более десяти лет, может свидетельствовать о том, что они не совсем против своей воли обосновались в этой контактной зоне. Некоторые из них настолько прижились в Привислинском крае, что пожелали даже покоиться здесь и после смерти. Не только президент города Варшавы Сократ Старынкевич, умерший в 1902 году, завещал похоронить себя в Царстве Польском, но и многие другие, менее известные чиновники. Православное кладбище у ворот Варшавы с годами превратилось в галерею предков местной русской общины. О том, что длительное пребывание русских чиновников в польских губерниях обусловливалось не только особыми привилегиями, которые, несомненно, были связаны со службой в крае, уже говорилось: премиальные выплаты не были достаточно высоки, чтобы компенсировать стремительный рост стоимости жизни в Царстве Польском, и особенно в дорогом мегаполисе на Висле602. Несомненно, имелись и другие причины, по которым жизнь на западной окраине империи представлялась многим как минимум терпимой, а то и привлекательной.