Столь же значительными событиями были и поездки царей и членов царской семьи в Привислинский край. Неоднократные визиты Александра II в Варшаву или турне Александра III в 1884 году становились для местной русской общины не только важнейшими поводами выразить верность своему монарху: благодаря символическим привилегиям, которые обеспечивал церемониал приветствия, приезды августейших особ одновременно давали местным русским возможность утвердиться в своем более высоком по сравнению с поляками статусе623. Особенно наглядно последнее значение проявилось при приезде царя летом 1897 года. Когда Николай II на четыре дня должен был прибыть в Варшаву, известие об этом вызвало бурную подготовку в русской общине. Поскольку некоторые польские комментаторы трактовали приезд царя как «переломный момент» в отношениях между правителем и Польшей и говорили о новой «эре примирения», общине было необходимо превратить это событие в грандиозную демонстрацию верности русского православного населения Польши своему императору. Протокол обеспечил русским православным чиновникам и сановникам первое место в церемониалах встречи и изъявления верноподданнических чувств. При проезде царя в карете через город, на приеме в королевском дворце Лазенки, во время многочисленных посещений Николаем местных достопримечательностей – всюду церемониальный порядок определял привилегированное положение не только представителей правительственных ведомств, но и представителей русского православного сообщества. В особенности осмотр царем строительства собора Святого Александра Невского и его визиты в православные сиротские приюты трактовались как символические акты, подчеркивающие первенство русского православного элемента в Привислинском крае. Ту же цель преследовало и прямое указание католическому архиепископу не присутствовать при проезде царя через Варшаву: этим тоже демонстрировался и закреплялся более низкий ранг католицизма и католического клира624. Таким образом, непосредственные встречи с монархом становились ключевыми событиями, с одной стороны, позволявшими продемонстрировать русскую православную гегемонию на западной периферии империи, а с другой – помогавшими русской общине убедиться в сохранении ее прямой связи с имперским центром.

Ту же цель преследовала культурная деятельность в рамках варшавской русской общины, целенаправленно привязываемая к культурной жизни в отдаленных столицах России: все, что занимало общественность в Петербурге и Москве, должно было доходить и до периферийного мегаполиса на Висле. Например, здесь проводился сбор средств для того, чтобы и варшавская русская община внесла вклад в установку планируемых памятников Пушкину и Менделееву в Петербурге625. Русские варшавяне считали себя носителями имперской – понимаемой как преимущественно русская – культуры, чье превосходство нужно было продемонстрировать и населению Варшавы. Так они занимались конструированием культурных иерархий, рассчитанным прежде всего на польское население. Восславляя «величие» таких литераторов, как Пушкин, или таких ученых, как Менделеев, они подчеркивали превосходство русской культуры и науки. Послание было однозначным: Россия и русские не только превосходят Польшу с точки зрения государственной силы и великодержавного имперского могущества, но и идут во главе прогресса в центральных областях высокой европейской культуры. Цель заключалась в том, чтобы позиционировать себя в иерархии народов – членов европейского культурного сообщества.

Тот факт, что такое значение идентификаторов российской культуры приписывалось исключительно внутрироссийским деятелям, отражал в то же самое время и относительную слабость «русского элемента» в Привислинском крае: местная община не породила ни одного «великого сына России». Как бы сильно русские здесь ни убеждали себя, что они являются жителями некой вселенной более высокого класса, нежели та, в которой обитает коренное местное население, все же в повседневной жизни им часто приходилось на опыте убеждаться, что дело обстоит ровно наоборот. Хрестоматийным проявлением этой слабости стал провал проекта Русского народного дома в Варшаве. Иногда случались тяжелые ситуации, когда отсутствие собственных крупных культурных фигур у русских варшавян как бы умножалось на недоразвитость местной инфраструктуры, на которую они так часто жаловались. Когда в 1906 году Русский варшавский литературно-научный кружок собрался, чтобы послушать чтение книги о Пушкине, несколько слушателей упали в обморок из‐за нехватки кислорода, потому что скудный бюджет позволил арендовать лишь небольшую квартиру626. Таким образом, в Варшаве русским любителям Пушкина еще в начале XX века приходилось убеждать самих себя в собственном культурном величии, теснясь в одной душной комнатенке.

В числе немногих институтов, которые зримо и гордо демонстрировали свои притязания на то, чтобы даже посреди Варшавы выступать в качестве носителей высокой культуры, был Императорский университет. Поэтому неудивительно, что «русский университет» и его профессорский состав играли важнейшую роль в жизни русской общины. Одновременно университет был и тем местом, где наиболее ярко проявилась нарастающая политизация и радикализация русской общины после революции 1905 года.

Императорский университет был основан в 1869 году на базе Варшавской главной школы. Она была основным учреждением официальной системы образования в Царстве Польском, поскольку, наряду с Политехническим институтом, являлась единственным в крае высшим учебным заведением. Набор специальностей, преподаваемых в Варшавском университете, изначально ничем не отличал его от остальных учреждений высшего образования в империи: два крупных факультета – медицинский и юридический, а факультеты естественных и гуманитарных наук появились в университете значительно позже. Но по профессорскому и студенческому составу это учреждение обладало очень специфическим профилем. Среди зачисленных студентов до 1905 года большинство составляли католики627. Только в результате революции 1905–1906 годов их доля существенно уменьшилась: отток польских студентов был связан с появлением новых альтернатив на варшавском рынке образования. Что же касается преподавателей, то с момента основания университета здесь преобладали профессора русские и православные. Это относится прежде всего к гуманитарным наукам, представители которых также наиболее активно выступали в публицистических дебатах о задачах и заслугах университета628.