Конечно, русская Варшава существовала в жизни и в представлениях независимо от того, что прибывший из России журналист или местные поляки видели ее по-другому. Для местной общины вселенная русской Варшавы была, вне всякого сомнения, реальностью. Ее почти полная ментальная изоляция от польской и еврейской Варшавы в значительной мере сглаживалась сильной этнической и социально-пространственной сегрегацией рабочих и жилых кварталов вообще. Ведь большинство русских жили и работали в относительно четко ограниченных районах, где «русский элемент» действительно был представлен сильнее, чем где-либо еще. Так, основные государственные учреждения, в которых они несли службу, были сосредоточены всего лишь на нескольких улицах в центре города.

Здесь, в древнем Королевском замке, находились резиденция и служебный кабинет генерал-губернатора; здесь располагались Варшавская судебная палата и Свято-Троицкий собор – на площади Красиньских (plac Krasińskich); здесь, на Медовой улице (ulica Miodowa), жил варшавский губернатор – в непосредственной близости от типографии обер-полицмейстера, от Варшавского цензурного комитета и бывшего униатского монастыря. На перпендикулярной Сенаторской улице (ulica Senatorska) был вход в ратушу, где проживал обер-полицмейстер, а в том же здании со стороны Театральной площади – президент города. Штаб Варшавского военного округа располагался в непосредственной близости от ратуши, в бывшем королевском дворце на Саксонской площади, где обелиск напоминал о воинах, падших в войне 1830–1831 годов, и где начиная с 1894 года строился Александро-Невский собор. Неподалеку, на улице Краковское Предместье, в бывшем дворце наместника, где перед воротами стоял памятник князю Паскевичу, находились канцелярия генерал-губернатора и служебный кабинет варшавского губернатора. Чуть южнее размещался образовательный центр русской Варшавы: Императорский университет, резиденция куратора, 1-я мужская гимназия во дворце Сташица и русский книжный магазин теснились на пятачке, имевшем чуть более 200 метров в длину и менее 150 – в ширину. В нескольких шагах еще дальше к югу, в здании бывшего дворца Замойских, располагалось Русское собрание с его актовыми, концертными и клубными залами. Таким образом, подавляющее большинство имперских ведомств, где служили российские чиновники, находилось на узкой полоске в центральной части города – размером чуть более километра в длину и шириной всего 500 метров.

Квартиры наиболее состоятельных русских семейств располагались так же концентрированно. Как свидетельствуют переписи магистрата и списки избирателей времен думских выборов, подавляющее большинство русских жило в квартале к югу от Иерусалимских аллей. Источники показывают нам внутреннюю структуру этого квартала, которая ориентировалась не столько на социальные, сколько на этноконфессиональные характеристики: улица Маршалковская считалась «бульваром поляков», и русские жильцы предпочитали не снимать квартир ни на ней, ни в выходивших на нее переулках. Они селились скорее поблизости от православной церкви Архангела Михаила (церкви Литовского лейб-гвардии полка), особенно много их жило на улицах Мокотовской (ulica Mokotowska) и Пенкной (ulica Piękna)619.

В отличие от богачей, живших в центре, все возраставшее число русских рабочих и мелких служащих обитало на правом берегу Вислы: предместье Прага считалось не только воровским районом, но и средоточием русских низов. В этом отдаленном, запущенном районе возникла довольно активная русская жизнь, имевшая в церкви Святой Марии Магдалины свой духовный центр, а в Народном театре – культурный. Несмотря на общую этническую принадлежность, дистанция, отделявшая русское население предместья от имперской элиты, жившей на другой стороне реки, была огромной, хотя некоторые политические деятели во времена парламентаризма и пытались наладить отношения между русскими обитателями двух берегов Вислы поверх сословных границ620.

В двойной изоляции пребывали контингенты царской армии, дислоцированные в Варшаве. Регламент их повседневной жизни – по крайней мере, у нижних чинов – ограничивал контакты с гражданским населением. Кроме того, бóльшая часть из этих примерно 40 тыс. мужчин жила в огороженных казармах на севере и юге города или в одном из девятнадцати фортов на городской периферии. В особенности Александровская цитадель, расположенная в северной части Варшавы, была городом в городе: в ней имелись церковь, пекарня, театральный зал и, конечно же, собственная тюрьма. Военные постройки на Мокотовском поле также представляли собой изолированную территорию на окраине Варшавы. Однако полная изоляция военнослужащих от гражданского населения в Российской империи никогда не была достигнута: при перемещениях войск солдаты нередко размещались на постой в частных домах621.

В целом можно сказать, что изоляционистское структурирование жилого пространства способствовало сегрегации городского населения по этническому признаку. Оно превратило Варшаву – по крайней мере, на взгляд русских – в «двойной город», в котором апартеид наций и конфессий стал реальностью повседневной жизни. Проживающие здесь русские, таким образом, демонстрировали паттерн расселения, вполне сопоставимый с сегрегацией в британских или французских колониальных городах. Многочисленные прямые контакты с коренным населением, без которых не могли обойтись и русские жители города на Висле, принципиально ситуации не меняли. И такой человек, как Бенкевич, обитал в этом русском православном жизненном мире, даже притом, что в повседневной жизни у него были контакты с католиками или, реже, с евреями. Большинство русских считали себя «другими» и ориентировались на ценностный и социальный горизонт, значительно отличавшийся от горизонта евреев или поляков.

Центр культурной и символической карты, актуальной для русских жителей польского мегаполиса, находился не в нем, а в столицах Российской империи. Внимание русской общины в Варшаве было сосредоточено на культурных событиях, происходивших в Москве или Петербурге. В этом тоже проявились описанные выше культурные и пространственные иерархии, ведь в такой ориентации на имперские мегаполисы и внутренние районы России выражался отказ русских обитателей Варшавы признать ее в качестве культурно значимого для них контекста. События общественной жизни, имевшие место в далеких столицах, тоже казались им важнее, чем то, что происходило непосредственно вокруг них. Памятник Пушкину в городе на Неве воспринимался ими как «свой», в то время как варшавский памятник Мицкевичу – как «их», т. е. оставался чужим. Неудивительно, что огромная часть русской общины активно участвовала в культурных мероприятиях, демонстрирующих тесную связь между общиной и «коренной Россией». Прежде всего, к таковым относились крупные торжества, которые монарх и его двор после 1903 года устраивали с большой помпой по всей империи, дабы укрепить сплоченность короны, страны и ее верных подданных. Так, годовщины основания Санкт-Петербурга (1903), Полтавской битвы (1909) и Бородинского сражения (1912), а также кульминация этого праздничного цикла – трехсотлетие царствования дома Романовых (1913) – отмечались и в Варшаве622.