После предложенной мне гостевой комната Максима выглядела небольшой и достаточно скромной. Прямо напротив двери располагался рабочий стол, щедро заваленный канцелярией, тетрадями и стопками книг, окружавших ноутбук. В принципе, это был единственный островок хаоса, ярким пятном выделявшийся на фоне идеального порядка и аскетичной обстановки, напрочь лишённой мелочей и безделушек, обычно обеспечивающих хоть какое-то подобие уюта.

При ближайшем рассмотрении можно было разглядеть, что стены выкрашены светло-серой краской прямо поверх обоев с рисунком, кое-где еле проступающим тонким рельефом. Белая мебель, белоснежные шторы и постельное бельё, светло-молочный пушистый ковёр у кровати — всё это создавало ощущение чистоты, но чистота эта казалась безжизненной и холодной.

Меня он опустил на кровать. Не опустил даже, а просто повалил, после чего уже слегка задравшаяся вверх футболка окончательно собралась комком на талии, и как бы я ни пыталась судорожно одёрнуть её, краснея пуще прежнего, чёрное кружево трусиков всё равно игриво выглядывало из-под белоснежного хлопка.

Воздух постепенно сгущался, пропитывался моим смущением и напряжённым оцепенением, в которое впал Иванов, упрямо не отводящий от меня глаз. Даже прикосновения не смогли бы опалить мою кожу огнём так, как это делал один лишь его взгляд: тяжёлый и пристальный, затянутый мутной дымкой разгорающегося пожара, он словно облизывал каждый миллиметр моего тела. Меня бросало то в жар, то в холод; на лбу выступила испарина, а пальцы заледенели и не слушались, не могли подцепить край пододеяльника, чтобы укрыться под ним и не провоцировать ни одного из нас.

Его — своим внезапно устроенным неумелым стриптизом, а себя — попыткой разглядеть все оттенки эмоций, проявляющихся у него на лице и выглядевших слишком соблазнительно. Настолько, что хотелось сделать ещё какую-нибудь опасную глупость с непоправимыми последствиями, лишь бы нащупать предел его терпения.

— У тебя здесь столько места, что можно играть в футбол, — попытка разрядить обстановку провалилась, и на место прежнего сладковато-пряного молчания, вызывавшего трепетную дрожь, пришло чувство обоюдной неловкости, от противной кислинки которого хотелось поморщиться.

— Раньше мы делили эту комнату с Артёмом. Маме казалось, что раз мы так много общаемся, то поселить нас вместе будет отличной идеей. А год назад мы сильно поссорились, после чего я попросил его съехать, — его голос потерял привычные краски, вмиг стал глухим и тихим, словно доносился из-за стены. Максим присел рядом со мной, сделал глубокий вдох и прикрыл глаза, больше ничего не говоря.

Я растерянно смотрела на то, как он ссутулился на краю собственной кровати. На сильно выступающий на шее кадык, быстро дёргавшийся каждый раз, когда он нервно сглатывал слюну; длинные пальцы, беспомощно комкавшие белоснежную ткань пододеяльника, в моём воображении настолько похожую на ткань надетой на мне футболки. Любовалась тем, как от напряжения мышцы на его руках стали проступать более отчётливо, плавно изгибались под кожей.

Дыхание сбилось в тот же миг, как подушечки моих пальцев нерешительно коснулись его плеча. Медленно провели вниз, остановились на середине предплечья и накрыли две маленькие родинки-близняшки, единственные выделявшиеся на безупречно ровной, светлой коже. И мне хотелось не просто трогать их, неумело поглаживать восхитительно твёрдые руки, ласкать взглядом тело, своей красотой вызывающее искренний восторг. Хотелось целовать его долго и много, а ещё знать, что всё это — только моё и ничьё больше.

Мы встретились взглядами, и я вздрогнула от неожиданности, испуганно обхватила его руку ладонью и, быстро облизав пересохшие губы, уже приоткрыла рот, собираясь сказать ему что-нибудь. Но не смогла.

Просто не нашла слов, которые смогли бы передать хоть малую часть той нежности, что я испытывала по отношению к нему.

Наверное, это было неправильно, опрометчиво, наивно: так поддаваться собственным эмоциям по отношению к человеку, о котором я знала просто непозволительно мало. То, что он откровенно рассказывал мне о себе, о своём прошлом, должно было отпугнуть и оттолкнуть меня, а вместо этого, напротив, необъяснимо влекло к нему ещё сильнее. Как смертельно опасное пламя манит к себе мотылька, готового смело лететь навстречу губительной красоте.

И пока я тонула в розовой и мягкой сахарной вате собственных романтичных грёз, Иванов поднялся и резко дёрнул за край пододеяльника, с лёгкостью выдернув его из-под моего расслабленного, мысленно обмякшего в страстных мужских объятиях тела.

— Ай! Ты чего? — обиженно протянула я, собираясь добавить ещё несколько не самых дружелюбных фраз, полностью выразивших бы возмущение его поступком. Но осеклась, когда он наклонился ко мне, двумя пальцами осторожно, почти невесомо погладил коленку и быстро поцеловал её.

Выпрямился как ни в чём не бывало и изобразил неубедительно весёлую улыбку, словно и не было между нами ничего. Ни взаимного притяжения, сопротивляться которому становилось невыносимо с каждым новым вдохом, ни этой одновременно невинной и чувственной ласки, выбившей из меня все остатки разума и осторожности.

Оставался только один нюанс, подтверждающий реальность всего недавно произошедшего. Его оказалось не сложно заметить под тонкими домашними штанами, которые были надеты на Максиме.

— Готовлюсь ко сну, — хмыкнул он и ловко закрутил меня в одеяло, не встретив должного сопротивления и принципиально не обращая внимания на мои попытки сказать что-либо сквозь смех.

— И я должна спать вот так? — скептически уточнила я, безрезультатно пытаясь пошевелить руками и ногами, внезапно оказавшимися стянутыми очень плотно и надёжно. А промелькнувшая в голове ехидная мысль о том, что у него, кажется, уже есть опыт в связывании девушек, неприятно кольнула под рёбрами вновь просыпающейся ревностью.

— Завтра из тебя выветрится весь глинтвейн, и ты мне ещё спасибо скажешь, — его самоуверенности можно было только позавидовать. Иванов окинул меня оценивающим взглядом, картинно отряхнул ладони и улыбнулся, явно довольный собственной работой.

— Я не пьяна!

— Конечно же нет.

— Я правда больше не пьяна!

— Даже не сомневаюсь, — издевательски протянул он и щёлкнул по выключателю, погрузив комнату в темноту. Пока я моргала, силясь разглядеть хоть что-нибудь в кромешной тьме, он успел пробраться обратно к кровати и лёг рядом со мной, принеся с собой волнующую смесь запахов, особенно ярко ощущавшихся в тот момент, когда я оказалась фактически лишена зрения и осязания. Тонкий флёр его одеколона, цитрусовой кислинкой наслаивающийся на терпкое винное послевкусие глинтвейна, и ментоловый холодок шампуня на влажных волосах, к которым особенно хотелось прикоснуться.

— Ты снова надо мной издеваешься, Максим.

— Нет. На этот раз я о тебе забочусь, — очень серьёзным тоном прошептал он и придвинулся вплотную ко мне, рукой обхватил объёмный свёрток одеяла примерно на уровне моей талии и, несколько раз чмокнув меня в макушку, с поразительной нежностью добавил: — А теперь давай спать, вредина моя.