В углу за стойкой, с полным достоинства видом, стояла, как я догадалась, хозяйка этого заведения — Маргарет Тейлор, радушно приветствовавшая клиентов и одновременно внимательно следившая за беспрестанным движением официантов. Хиллгарт не открыл мне, какие отношения были у него с этой дамой, но я нисколько не сомневалась, что это нечто большее, чем обычный обмен услугами между хозяйкой чайного салона и одним из ее постоянных клиентов. Я внимательно посмотрела на нее, когда она подавала счет немецкому офицеру в черной форме, со свастикой на рукаве и в начищенных до зеркального блеска сапогах. Эта элегантная сорокалетняя иностранка с непроницаемым лицом, несомненно, являлась одним из многочисленных звеньев в тайной сети, работавшей в Испании под руководством британского военно-морского атташе. Как бы то ни было, за все время моего пребывания в чайном салоне мне не удалось заметить, чтобы капитан Хиллгарт и она обменялись взглядами или сделали друг другу какие-то знаки. Перед уходом я в последний раз украдкой на них посмотрела. Хозяйка заведения невозмутимо разговаривала с молодым официантом в белом пиджаке, очевидно, давая ему указания. Хиллгарт по-прежнему сидел за столиком в компании своих друзей. Один из них — молодой человек — оживленно что-то рассказывал, театрально жестикулируя и, вероятно, кого-то изображая. Когда он закончил, вся компания дружно расхохоталась, и Хиллгарт, как я заметила, тоже смеялся от души. Возможно, это игра моего воображения, но в какую-то долю секунды мне также показалось, будто он бросил беглый взгляд в мою сторону и едва заметно подмигнул.

Мадрид постепенно сдавался на милость осени, а между тем клиенток в моем ателье становилось все больше. К тому времени я еще ни разу не получала цветов и конфет ни от Хиллгарта, ни от кого бы то ни было. Однако мне вовсе не хотелось, чтобы это произошло. У меня было слишком много работы, чтобы заниматься чем-то еще. Молва о моем ателье и имевшемся в нем богатом выборе тканей быстро разлетелась по всему городу. Количество клиентов увеличивалось день ото дня, и мне становилось все труднее справляться с таким наплывом работы: я была вынуждена увеличивать сроки выполнения заказов и оттягивать дни примерок. Я работала много, невероятно много — больше, чем когда-либо в своей жизни. Ложилась спать глубокой ночью, вставала чуть свет и практически не отдыхала; бывали дни, когда я снимала с шеи сантиметровую ленту, лишь укладываясь в постель. Поток денег в мой маленький сейф не прекращался, но они так мало меня интересовали, что я даже не удосуживалась вести им счет. Все было совсем не так, как в моем прежнем ателье. Иногда меня посещали ностальгические воспоминания о первых днях жизни в Тетуане. О том, как я снова и снова пересчитывала банкноты в своей комнате на Сиди-Мандри, с какой надеждой прикидывала, сколько еще осталось накопить, чтобы выплатить долг. Как Канделария возвращалась от еврейских менял со скрученными в трубочку английскими фунтами, надежно спрятанными в ложбинке на пышной груди. Как мы по-детски радовались, деля выручку. «Половина — тебе, половина — мне, и дай нам Бог никогда не нуждаться», — приговаривала каждый раз контрабандистка.

Казалось, от той жизни меня отделяет уже несколько веков, хотя на самом деле с тех пор прошло лишь четыре года. Четыре года словно четыре вечности. Где была та Сира, которой девочка-марокканка остригла волосы портновскими ножницами на кухне пансиона на улице Ла-Лунета, — Сира, репетировавшая изысканные движения перед потрескавшимся зеркалом в комнате Канделарии? Она осталась далеко, в глубокой пучине прошлого. Теперь мне делали прическу в лучшем салоне Мадрида, а непринужденные движения, которым когда-то училась, стали неотъемлемой частью моего нового «я».

Я трудилась, не зная усталости, и зарабатывала такое количество денег, о котором не могла прежде даже мечтать. Я дорого брала за свою работу, и ко мне неоскудевающим потоком текли банкноты достоинством в сто песет — с лицом Христофора Колумба — и в пятьсот, с изображением Дона Хуана Австрийского. Мое ателье процветало и приносило большой доход, но в конце концов наступил момент, когда я поняла, что уже не в состоянии справляться с обрушившимся на меня объемом работы. Я поставила об этом в известность Хиллгарта, зашифровав соответствующее сообщение на выкройке подплечника. В то субботнее утро шел дождь, и я, как всегда, явилась в музей «Прадо». Прежде чем отправиться любоваться картинами Веласкеса и Сурбарана, я отдала бесстрастному гардеробщику свою папку с лежавшим в ней конвертом с одиннадцатью сообщениями, которые должны были без промедления попасть в руки военно-морского атташе. Десять из них содержали обычную информацию, сжатую согласно установленным принципам. «Ужин 14 числа дом Вальтера Бастиана улица Серрано, приглашены супруги Лазар. Бодемуэльер отправляются Сан-Себастьян следующей неделе. Жена Лазара отрицательно отзывается об Артуре Дитрихе, помощнике своего мужа. Глория Фюрстенберг и Анна Фриз, визит немецкому консулу Севилья конец октября. Несколько молодых людей прибыли из Берлина на прошлой неделе, живут в „Ритце“, принимает и готовит Фридрих Кнаппе. Мужу фрау Хан не нравится Кучманн. Гиммлер приезжает Испанию 21 октября, правительство и немцы готовят грандиозный прием. Клара Штауффер собирает вещи для немецких солдат в своем доме улица Галилео. Ужин клуб „Пуэрта-Йерро“ дата неизвестна, будут графы Архильо. Хеберляйн дает обед своем поместье Толедо, приглашены Серрано Суньер и маркиза Льянсоль». Последнее сообщение в отличие от всех других касалось меня самой: «Слишком много работы. Не хватает времени. Меньше клиенток или искать помощниц. Жду указаний».

На следующее утро я получила чудесный букет белых гладиолусов. Его принес посыльный в серой униформе и фуражке с вышитым названием цветочного магазина: «Бургиньон». Сначала я прочитала вложенную в букет карточку: «Всегда готов исполнять любые твои желания». Я засмеялась: никогда бы не подумала, что холодный Хиллгарт мог написать столь приторно-сладкую фразу. Я отнесла букет на кухню, сняла с него ленту и, попросив Мартину поставить цветы в воду, закрылась в своей комнате. Вскоре из прерывистой последовательности коротких и длинных черточек было извлечено сообщение: «Примите на работу надежного, политически нейтрального человека без республиканского прошлого».

Инструкция получена. Но как быть дальше?

41

Когда она открыла мне дверь, я молча застыла, глядя на нее и с трудом сдерживая желание заключить в объятия. Она смотрела на меня недоуменно, пытаясь заглянуть в глаза, но их скрывала вуаль моей шляпки.

— Я слушаю вас, сеньора, — в конце концов сказала она.

Она похудела, и прошедшие годы оставили на ней свою печать. Она была такая же, как прежде, — маленькая, изящная, только истощенная и постаревшая. Я улыбнулась, но она по-прежнему не узнавала меня.

— Я принесла вам привет от моей мамы, донья Мануэла. Она сейчас в Марокко и снова работает в ателье.

Донья Мануэла посмотрела на меня удивленно, все еще ничего не понимая. Она была, как всегда, безупречно одета и причесана, но ее темный костюм явно пережил уже несколько зим, а волосы давно нуждались в окраске.

— Донья Мануэла, я Сира. Сирита, дочь Долорес, работавшей у вас в ателье.

Она снова оглядела меня с головы до ног и с ног до головы. Тогда я наклонилась к ней и подняла свисавшую со шляпки сеточку, чтобы она могла лучше рассмотреть мое лицо.