Он не смотрел на меня и говорил, словно обращаясь к самому себе или вообще в пустоту. Я торопливо провела его в зал, опасаясь, не заметил ли его кто-нибудь из соседей. В комнате было темно, но прежде чем зажечь свет, я попыталась усадить Бейгбедера, чтобы он немного успокоился. Однако он отказался и продолжал взволнованно мерить шагами зал, повторяя одно и то же:

— Вот и все, вот и все, все закончено.

Я включила маленькую лампу в углу и, ничего не спросив, налила коньяку.

— Держите, — сказала я, заставив его взять бокал. — Пейте! — И Бейгбедер трясущейся рукой поднес его к губам. — А теперь сядьте, прошу вас, успокойтесь и расскажите мне, что случилось.

Я понятия не имела, что заставило его явиться ко мне за полночь и был ли он при этом достаточно осмотрителен, но, судя по взвинченному состоянию, его, вероятно, это уже не волновало. Мы не виделись больше полутора лет — с того самого времени, когда он покинул Тетуан, получив высокое назначение. Я предпочла ни о чем не расспрашивать, не давить на него. Он явно явился ко мне не с визитом вежливости, но я решила, что лучше подождать, пока он успокоится и сам расскажет, зачем пришел. Бейгбедер присел на диван, держа в руке бокал, и вновь отхлебнул коньяку. Он был в штатском: темный костюм, белая рубашка и галстук в полоску. В форме с галунами, фуражке и с лентой на груди мне редко доводилось его видеть — он надевал все это только на официальные мероприятия. Немного успокоившись, он зажег сигарету и закурил, глядя в пустоту и погрузившись в облако дыма и своих мыслей. Я между тем молча опустилась в стоявшее рядом кресло, положила ногу на ногу и принялась ждать. Докурив сигарету, Бейгбедер затушил ее в пепельнице и, подняв на меня глаза, наконец заговорил:

— Меня отправили в отставку. Завтра об этом будет объявлено. Новость уже послали в «Официальные ведомости» и газеты, и через семь-восемь часов об этом начнут кричать на каждом углу. Знаете, сколько слов в сообщении о моей отставке? Всего семнадцать. Вот, посмотрите.

Он вытащил из кармана пиджака листок с написанными от руки строчками и, не глядя, прочитал их наизусть:

— «Министр иностранных дел дон Хуан Бейгбедер-и-Атиенса освобожден от занимаемой должности, благодарим его за службу на этом посту». Пятнадцать слов, если не считать «дон» перед моим именем — его наверняка уберут. И Каудильо еще выражает мне благодарность за службу. Подумать только!

Бейгбедер залпом осушил бокал, и я налила ему еще.

— Я давно знал, что положение мое крайне шаткое, но не предполагал, что отставка произойдет так неожиданно. И в такой уничижительной форме.

Он снова зажег сигарету и продолжал говорить, затягиваясь и выпуская струйки дыма:

— Вчера я встречался с Каудильо в Эль-Пардо. Разговор был долгим и спокойным, Франко ни разу не высказал своего недовольства и ни словом не обмолвился о моей возможной отставке, хотя в последнее время отношение ко мне было весьма прохладным, особенно когда я стал совершенно открыто общаться с послом Хоаром. Я ушел с этой встречи удовлетворенный, полагая, что Франко решил все же хотя бы немного прислушаться к моим словам. Мне даже в голову не приходило в тот момент, что после моего ухода он примется точить нож, чтобы воткнуть его мне в спину на следующий день. Я попросил его принять меня, чтобы поговорить о его предстоящей встрече с Гитлером в Андайе, хотя там решили обойтись без меня и это, конечно, унизительно. Но как бы то ни было, я стремился поговорить с Франко и передать важную информацию, полученную от адмирала Канариса, начальника абвера, службы военной разведки Германии. Вы знаете, о ком я говорю?

— Да, я слышала это имя.

— Хотя его должность может не вызывать особых симпатий, Канарис очень приятный и харизматичный человек, и у нас с ним прекрасные отношения. Мы оба принадлежим к странному типу несколько сентиментальных военных, не питающих особой любви к военной форме, наградам и казармам. Теоретически Канарис служит Гитлеру, но в действительности не находится в полном подчинении и во многом действует независимо. Настолько, что, как говорят, над его головой тоже висит дамоклов меч — как было и со мной в последние месяцы.

Бейгбедер поднялся со своего места, прошелся по комнате и подошел к балкону. Шторы были отдернуты.

— Лучше не стойте там, — решительно предупредила я. — Вас могут увидеть с улицы.

Бейгбедер принялся ходить по залу из одного конца в другой, не переставая говорить:

— Я называю его «мой друг Гильермо», на испанский манер; он жил некоторое время в Чили и хорошо говорит по-испански. Несколько дней назад мы обедали вместе в «Каса Ботин», он обожает кочинильо. Я заметил, что он более чем когда-либо вышел из-под влияния Гитлера — до такой степени, что, думаю, вполне способен вступить с англичанами в сговор против фюрера. Мы говорили о том, что Испании необходимо любой ценой сохранять нейтралитет, и составили целый список условий, которые Франко должен выдвинуть Гитлеру за вступление страны в войну на стороне Оси. Мне прекрасно известны наши стратегические интересы, а Канарис в курсе возможностей немцев, поэтому совместными усилиями мы придумали целый ряд заведомо невыполнимых требований. Среди них получение территорий во французском Марокко и Оране, огромные поставки зерна и оружия, захват Гибралтара исключительно испанскими войсками — в общем, условия, на которые Германия, вне всякого сомнения, не согласится. Кроме того, Канарис посоветовал не торопиться пока с восстановлением разрушенного во время войны — железной дороги, мостов, шоссе, — чтобы немцы видели, в каком плачевном положении находится страна и насколько трудно будет немецким войскам пройти по ее территории.

Бейгбедер снова сел и отпил глоток коньяку. К счастью, алкоголь действовал на него успокаивающе. Я между тем была в полном смятении, не понимая, почему он явился ко мне в столь поздний час и в таком состоянии, чтобы рассказывать о своих встречах с Франко и связях с руководителем немецкой разведки.

— Я пришел в Эль-Пардо со всей этой информацией и во всех подробностях изложил ее Каудильо, — продолжал Бейгбедер. — Он слушал очень внимательно, оставил себе принесенные мной бумаги и поблагодарил за работу. Он так тепло меня принимал, что даже вспомнил времена, когда мы вместе служили в Африке. Мы с генералиссимусом давно знакомы — знаете? Помимо его свояка, я единственный член кабинета — прошу прощения, бывший член кабинета, — обращавшийся к нему на «ты». Франкито во главе славного Национального движения — кто бы мог подумать! Правда, мы никогда не были большими друзьями, я не вызывал у него особой симпатии: он не понимал моего сдержанного отношения к военной службе и желания работать на административной должности, по возможности — за границей. Честно говоря, мне он тоже не очень нравился: всегда такой надутый, сосредоточенный, скучный, чересчур одержимый званиями и продвижением по службе. Мы встретились с ним в Тетуане: он был в то время уже майором, я еще капитаном. Хотите, расскажу вам одну забавную историю? По вечерам мы, офицеры, обычно собирались в кафе на площади Испании, чтобы выпить чаю, — помните эти мавританские кафе?