— Почему?

— Что — почему?

— Почему твои друзья хотят, чтобы ты шила для этих женщин?

— Я не могу вам этого сказать. Но мне очень нужна ваша помощь. Я привезла из Марокко великолепные ткани, ничего подобного в Мадриде сейчас нет. О моем ателье заговорили, и оно стало весьма популярным, но проблема в том, что клиенток больше предвиденного, и я уже не справляюсь с заказами в одиночку.

— Почему, Сира? — медленно повторила донья Мануэла. — Почему ты шьешь для этих женщин, чего вы от них хотите — ты и твои друзья?

Я решительно сжала губы, намереваясь не проронить ни слова. Я не могла, не должна была раскрывать эту тайну. Однако какая-то неведомая сила заставила меня заговорить. Словно донья Мануэла вновь превратилась в хозяйку ателье, а я — в девчонку-ученицу и у нее было полное право требовать от меня объяснений — словно я где-то пропадала все утро, отправившись за тремя дюжинами перламутровых пуговиц на площадь Понтехос. Меня разговорило мое прошлое, до сих пор сидевшее где-то внутри.

— Я шью для них, чтобы получать информацию о том, чем занимаются немцы в Испании. Потом передаю все эти сведения англичанам.

Произнеся последний звук, я прикусила нижнюю губу, осознав, насколько неосмотрительно поступила. Я пожалела, что не сдержала данного Хиллгарту обещания никому не рассказывать о своей секретной работе, но это уже сделано, и отступать было поздно. Оставалось только двигаться дальше: объяснить, что для Испании жизненно важно сохранять сейчас нейтралитет, ибо у нее нет сил для новой войны, — в общем, приводить все те доводы, которыми убеждали меня. Однако объяснения не понадобились: прежде чем успела что-либо произнести, я заметила странный блеск в глазах доньи Мануэлы. Блеск в глазах и улыбку, таившуюся в уголках рта.

— Если речь идет о соотечественниках доньи Виктории Эухении, дочка, то я согласна. Когда нужно начинать?

Мы проговорили до самого вечера, обсудили, как распределим работу, и на следующий день в девять утра донья Мануэла уже была в моем ателье. Она охотно согласилась на второстепенную роль, и была даже рада, что не придется работать с клиентками. Мы с доньей Мануэлой прекрасно дополнили друг друга — как когда-то они с моей мамой, — только поменявшись ролями. Она приняла это с пониманием, легко приспособилась к моей жизни и моему ритму, поладила с Мартиной и Дорой и с энтузиазмом взялась за дело, проявляя такую энергию, какой могли бы позавидовать многие женщины лет на тридцать моложе. Донья Мануэла спокойно воспринимала, что теперь она не главная и должна выполнять множество мелких работ, которые когда-то поручала простым швеям. Возвращение к активной жизни после стольких лет вынужденного бездействия стало для нее настоящим подарком — она просто воскресла.

С появлением в ателье доньи Мануэлы все стало намного спокойнее. Работы по-прежнему было много, и мы трудились часы напролет, но все же я вздохнула свободнее, забыв о постоянной спешке и позволяя себе иногда насладиться свободным временем. Я стала чаще бывать в обществе: мои клиентки упорно зазывали меня на различные мероприятия, демонстрируя как величайшее открытие сезона. Я приняла приглашение на концерт немецких военных оркестров в Ретиро, на коктейль в турецком посольстве, на ужин — в австрийском и на несколько обедов в модных заведениях Мадрида. Ко мне начали проявлять интерес мужчины: холостяки-донжуаны, женатые толстяки, способные содержать одновременно по три любовницы, и колоритные дипломаты из самых экзотических стран. Я старалась отвязаться от них как можно скорее: пара бокалов и танец — максимум, что позволяла. В то время мне меньше всего требовалось, чтобы в моей жизни появился мужчина.

Время текло своим чередом, но на самом деле не все было безоблачно. Хотя помощь доньи Мануэлы принесла настоящее облегчение, мне не долго пришлось наслаждаться спокойствием. Вскоре после того как у меня появилась помощница и мне уже не приходилось нести на своих плечах непомерный груз, на горизонте внезапно показалась новая туча. Получив возможность немного замедлить темп жизни и ходить по улицам не спеша, глядя по сторонам и останавливаясь перед витринами, я начала кое-что замечать — то, о чем предупреждал меня Хиллгарт во время нашего разговора в Танжере. Я обнаружила за собой слежку. Возможно, это продолжалось уже некоторое время, но из-за постоянной спешки я не сразу обратила внимание. Или, может быть, слежка действительно началась недавно, по чистой случайности совпав с появлением в ателье «У Харис» доньи Мануэлы. Как бы то ни было, я вдруг осознала, что в моей жизни поселилась некая тень. Она была неуловимой, то появлялась, то исчезала, поэтому я не сразу убедилась в реальности ее присутствия. Сначала я решила, что все это лишь плод моего воображения. Стояла осень, и в Мадриде было полно людей в шляпах и плащах с поднятым воротником. В послевоенной Испании так одевались многие мужчины, и сотни копий заполняли каждый день городские улицы, офисы и кафе. Совершенно не обязательно, что именно человек перешедший вслед за мной бульвар Ла-Кастельяна, остановился будто бы дать милостыню оборванному нищему, пока я рассматривала туфли в витрине. И где доказательства, что он был тем мужчиной в плаще, который проследовал за мной в субботу до музея «Прадо»? И что его спина исчезла за колонной в гриль-баре «Ритца», где я обедала со своей клиенткой Агатой Ратинборг, европейской принцессой довольно сомнительного происхождения? Строго говоря, не было никаких оснований считать, будто из множества шагавших по улицам людей в плащах кто-то следовал за мной и являлся одним и тем же человеком; однако я чувствовала, что это именно так.

Выкройки, приготовленные на этой неделе для передачи в салоне красоты, содержали семь обычных сообщений средней длины и одно личное, состоявшее всего из трех слов: «За мной следят». Я взялась за них поздно вечером, закончив наконец со всеми хлопотами. Донья Мануэла и мои помощницы ушли из ателье в девятом часу. После их ухода я приготовила счёта, необходимые к завтрашнему утру, приняла ванну и, завернувшись в длинный бархатный халат гранатового цвета, наскоро поужинала на кухне, съев два яблока и выпив стакан молока. Я так устала, что почти не ощущала голода, и, едва покончив с едой, села за шифровку сообщений, после чего сожгла все записи, сделанные в течение дня, и принялась гасить в комнатах свет, собираясь ложиться спать. Когда я шла по коридору, неожиданный звук заставил меня остановиться. Сначала один, потом два, три, четыре. Затем — тишина. И опять то же самое. Это был стук в дверь. Кто-то стучал в нее костяшками пальцев, но не нажимал на звонок. Стук становился все настойчивее. Я застыла, охваченная страхом, не в силах двинуться ни вперед, ни назад.

Стук не прекращался, и я приняла решение: кто бы это ни был, он явно не собирался уходить, не повидавшись со мной. Я туго завязала пояс халата и неторопливо зашагала вперед. Приблизившись к двери, я медленно и осторожно открыла глазок, все еще с трудом преодолевая страх.

— Проходите, Боже мой, проходите! — единственное, что я смогла пробормотать, открыв дверь.

Он вошел нервный и взбудораженный. Словно сам не свой.

— Вот и все, вот и все. Меня вышвырнули за борт, все закончено.