Моя жизнь в Мадриде начала разворачиваться примерно так, как рассчитывал Хиллгарт. Появились первые клиентки: некоторые из тех, кого мы ожидали, и другие. Первой дала о себе знать Глория фон Фюрстенберг — красивая, величественная, с уложенными на затылке толстыми черными косами, похожими на корону ацтекской богини. Ее огромные глаза засверкали при виде моих тканей. Она осмотрела и ощупала их, поинтересовалась ценами, быстро отвергла одни и примерила на себя другие. Опытным взглядом она выбрала именно то, что ей больше всего шло, — причем из материй, имевших довольно умеренную цену. Потом она со знанием дела пролистала модные журналы, останавливаясь на наиболее подходящих для себя моделях. Эта мексиканка с немецкой фамилией прекрасно знала, чего хочет, поэтому ни разу не обратилась ко мне за советом, и я не пыталась навязать свою помощь. В конце концов она остановила выбор на тунике из газара шоколадного цвета и вечернем пальто из оттомана. В первый день мексиканка пришла одна, и мы разговаривали по-испански. На первую примерку она привела с собой подругу — Анну фон Фриз, заказавшую у меня длинное платье из креп-жоржета и накидку из рубинового бархата, украшенную страусиными перьями. Как только они заговорили между собой по-немецки, я позвала свою помощницу Дору. Забывшая, что такое голод, красиво одетая и причесанная, она уже не напоминала того испуганного воробья, на которого походила несколько недель назад, впервые появившись в моем ателье вместе с сестрой. Она стала моей грациозной и молчаливой помощницей, которая внимательно слушала и запоминала то, что говорили клиентки, и периодически выскальзывала из зала бесшумной тенью, чтобы записать в тетрадь все детали.

— Я стараюсь собрать возможную информацию о своих заказчицах, — объяснила я Доре. — Мне нужно понимать, о чем они беседуют, знать, где бывают, с кем общаются, какие планы строят. Благодаря этому мне, возможно, удастся найти новых клиенток. В общем, с испанским для меня нет никаких проблем, но в разговорах на немецком я полагаюсь на тебя.

Если необходимость следить за клиентками и удивила Дору, она этого не показала. Вероятно, решила, что это нечто вполне разумное и обычное для того мира, в котором только что оказалась. Однако это было совсем не так. Записывать имена, должности, места и даты, упоминаемые клиентками, вовсе не обычное для ателье занятие. Тем не менее мы делали это изо дня в день — старательно и методично, как прилежные ученицы. А по ночам я изучала все эти записи, извлекала из них потенциально интересную информацию, сокращала до предельно коротких фраз и записывала кодом Морзе, рисуя длинные и короткие черточки вдоль прямых и изогнутых контуров фальшивой выкройки. Листочки с записями я сжигала незамедлительно, той же ночью. Утром от них не оставалось и следа, зато появлялись самые разнообразные детали с зашифрованными сообщениями.

Моей клиенткой стала и баронесса Петрино, жена могущественного пресс-атташе Лазара: она имела не столь эффектную внешность, как мексиканка, но ее финансовые возможности были несравнимо больше. Она выбрала самые дорогие ткани и обрушила на меня целый шквал капризов. Благодаря баронессе я обзавелась еще несколькими клиентками: двумя немками и одной венгеркой, — и мое ателье превратилось для них в излюбленное место утренних встреч. Я научила Мартину готовить чай по-мавритански, с добавлением мяты, которую мы посадили в глиняных горшках на кухонном подоконнике. Я показала ей, как изящно разливать кипящую жидкость из чайника по маленьким стаканчикам с серебряной филигранью, научила подводить глаза колем и сшила для нее экзотическое одеяние — кафтан из нежно-кремового атласа. И Мартина стала двойником Джамили, которой мне так не хватало вдали от Марокко.

Все шло хорошо, удивительно хорошо. Я легко осваивалась в своей новой жизни и с беззаботным видом появлялась повсюду. С клиентками я вела себя уверенно и непринужденно, в чем мне весьма помогало мое якобы экзотическое происхождение. Я смело вставляла в свою речь французские и арабские выражения: правда, мои высказывания на арабском были, наверное, полной чушью, поскольку я просто повторяла фразы, когда-то слышанные на улицах Танжера и Тетуана, не зная их точного смысла. В то же время мне приходилось внимательно следить за тем, чтобы в этой притворной и беспорядочной смеси языков не проскользнуло ненароком какое-нибудь выражение на ломаном английском — из тех, что я усвоила в общении с Розалиндой. Положение недавно приехавшей в Мадрид иностранки помогало мне скрывать мои слабые места и избегать затруднительных ситуаций. Однако никому, казалось, не было никакого дела до моего происхождения: больше интересовали ткани и то, что из них можно сшить. Клиентки много болтали в ателье и, должно быть, чувствовали себя уютно. Они рассказывали друг другу и мне о своих делах и планах, говорили о мужьях, любовниках и общих друзьях. Мы с Дорой тем временем трудились не покладая рук — возясь с тканями, журналами и мерками на виду у клиенток и украдкой делая записи. Я не знала, все ли мои шифрованные сообщения представляют какой-либо интерес для Хиллгарта и его людей, но тем не менее старалась выполнять инструкции добросовестно и кропотливо. По средам, прежде чем отправиться делать прическу, я оставляла свернутые в трубку выкройки в указанном шкафу в салоне красоты. По субботам посещала «Прадо», радуясь этой приятной обязанности: картины зачаровывали меня настолько, что иногда я почти забывала об истинной цели своих визитов в музей. С передачей в «Прадо» конверта с выкройками не было никаких проблем: все проходило так гладко, что у меня не возникало ни малейших поводов для беспокойства. Папку принимал всегда один и тот же человек — лысый и худой гардеробщик, который, возможно, и забирал затем из нее конверт, однако в его глазах мне ни разу не довелось увидеть подтверждение этому.

Иногда — не слишком часто — я выходила куда-нибудь развеяться. Периодически посещала «Эмбасси» в час аперитива. В первый же день я заметила там капитана Хиллгарта, пившего виски со льдом в компании своих соотечественников. Он тоже сразу меня увидел, но об этом не догадался никто, кроме меня самой: ни один мускул не дрогнул на его лице при моем появлении. Я вошла, крепко сжимая сумочку в правой руке, и мы с Хиллгартом сделали вид, будто не знаем друг друга. Я поздоровалась с несколькими клиентками и услышала комплименты в адрес моего ателье. Они пригласили меня присоединиться, я выпила с ними коктейль и, почувствовав на себе оценивающие мужские взгляды, тоже решила осмотреться. За стойкой и столиками этого небольшого заведения, отличавшегося скромной сдержанностью интерьера, сидели люди, олицетворявшие собой власть, блеск и роскошь. Там были мужчины в костюмах из первосортной шерсти, альпака и твида, нацисты со свастикой на рукаве и другие военные в неизвестной мне иностранной форме, с галунами и звездами на обшлагах. Там были дамы в элегантнейших нарядах, с обвивавшими шею нитями крупного, как лесной орех, жемчуга, с безукоризненным макияжем и прическами, поверх которых красовались завязанные в виде тюрбанов платки, изысканные шапочки и шляпки. Повсюду звучали разговоры на разных языках, сдержанный смех и звон бокалов. И в воздухе витал тончайший аромат духов «Пату» и «Герлен», светской непринужденности и светлого табака. Недавно закончившаяся гражданская война в Испании и новый жестокий конфликт, обрушившийся на Европу, казались в этом уголке безмятежной изысканности событиями из другой галактики.