Сразу же, с первого же дня, мы, старые лагерники и, в большинстве своем, все старые члены партии, почувствовали, в какое исключительно тяжелое положение мы попали. Совместная жизнь с бывшими полицаями, эсэсовцами и членами нацистской зондеркоманды была невыносимой. Некоторые писали в МВД и МГБ и протестовали против того, что их содержат в одном лагере с этими массовыми убийцами. Ответ гласил, что их направили именно в этот лагерь совершенно правильно. Среди заключенных спецлагерей были люди, не имевшие никакого отношения к преступлениям гитлеровцев. В 07-м лагере я встретил группу молодых немцев, работавших на американскую разведслужбу, которых русские арестовали в восточном секторе Берлина и приговорили к двадцати пяти годам лагерей. Среди тысяч этих молодых людей, поступивших на службу к американцам, было, конечно, много авантюристов, готовых служить любому. Но большинство работало там не ради корыстолюбия.

Меня очень интересовало, о чем думает немецкая молодежь после падения Гитлера. Научило ли ее хоть чему-нибудь то, что происходило у нее перед глазами на ее родине? Уже после первых бесед с молодыми немцами я понял, что лишь меньшинство проклинает гитлеровский режим, большинство же только частично осуждает то, что происходило в Германии до поражения гитлеризма. Но все были единодушны в том, что политика Гитлера в отношении евреев была неправильной, и осуждали массовое уничтожение других народов. Но они утверждали, что об этом ничего не знали. Услышав такое, я сразу подумал о заключенных, убежденных в том, что Сталин ничего не знает о преступлениях Ежова, Берии и Абакумова. Должен признаться, что меня этот первый послевоенный разговор с немецкой молодежью очень расстроил. Я пришел к выводу, что двенадцать лет гитлеровского режима искалечили немецкую молодежь.

Большую часть заключенных этого лагеря составляли иностранцы и русские, находившиеся за границей и силой или каким-нибудь еще образом возвращенные на родину.

Полковник Советской армии Ярхо вступил на германскую землю вместе с советскими войсками. Он являлся членом комиссии по демонтажу немецких заводов и транспортировке их в Советский Союз. Ярхо демонтировал завод Цейса в Йене, большой завод Опеля, предприятия Сименса и другие. Демонтировалось не только оборудование, но и ворота, кирпич, окна, даже белая жесть с крыш. Ярхо решил остаться на Западе. После тщательных приготовлений ему удалось перейти границу. Он направился в Дюссельдорф. В ранней юности он вступил в комсомол, уже будучи солдатом вступил в партию и верил всему, что ему рассказывали о жизни в капиталистических странах. Но, увидев первые немецкие села, он начал их сравнивать с советскими колхозами. Дома в предместьях Берлина были доказательством того, что рабочие живут не так уж и бедно. Каплей, переполнившей чашу, стало близкое общение с американскими офицерами и солдатами.

В Дюссельдорфе он нашел работу. Спустя три месяца, возвращаясь вечером из кинотеатра, он увидел стоявший недалеко от его дома закрытый легковой автомобиль. Что было дальше, он не помнит. Очнулся он в машине, когда они находились уже в Восточном Берлине. Справа и слева от него сидели два человека. У него страшно болела голова, он чувствовал, что по шее течет кровь. Похитители отвезли его в тюрьму. После нескольких дней допросов он предстал перед военным трибуналом, который приговорил его к двадцати пяти годам.

Строительство железной дороги начали жившие в бараках японские военнопленные. Их сменили мы. Во многих местах мы видели японские иероглифы. Бараки, построенные пять лет назад, уже были ветхими и начали разрушаться. Некоторые приходилось подпирать балками, чтобы они не обрушились. Большая часть заключенных месяцами оставалась без работы. В тайге, где мы находились, деревьев было больше, чем мы могли их срубить, но ждали приказа «сверху». Однако его все не было.

Единственной заботой офицеров МВД и МГБ было следить за тем, чтобы никто не нарушал строгий режим. Питание было плохим и недостаточным, часто не хватало даже кипятка. Не хватало дров и воды в колодце. Нас запрягали в телегу и заставляли возить в бочках воду из протекавшей недалеко от лагеря реки Чуна. Но и это не устраивало офицеров МГБ. Кто разрешил заключенных спецлагеря пускать на реку? Снова начались перебои с водой, и все жалобы были напрасными. Как-то раз в лагере появился подполковник МГБ. В полном молчании ходил он из барака в барак, и никто не решался ему пожаловаться. Набравшись храбрости, я сказал:

– Простите, гражданин подполковник, можно к вам обратиться?

– Что вы хотите?

– Разве допустимо так обращаться с людьми, как в этом лагере?

– Вы находитесь в спецлагере МГБ, а не в каком-то другом лагере, – грубо отрезал подполковник.

– А разве это исключает человеческое отношение?

– Кто с вами обращается не по-человечески?

– Здесь нет даже воды для питья.

– Вам что, не хватает воды?

– Да, у нас нет воды.

– Есть ли еще какие-нибудь жалобы?

– Когда нам разрешат писать домой?

– Вы можете писать два раза в год, – ответил он и направился сквозь толпу окруживших его заключенных.

Разговор принес результаты уже на следующий день. Мы получили бумагу и конверт и смогли написать первое письмо. Я радовался, что могу сообщить жене мой новый адрес. Я просил ее прислать немного продуктов. Во второй половине дня пришел надзиратель и сказал мне, что дневальным я работаю сегодня последний день и уже завтра должен выйти с бригадой на строительство моста.

Но на строительстве моста через реку Чуна я работал всего четыре дня. Я участвовал в разборке старого деревянного моста. Строить новый мне не довелось. Начальник лагпункта отомстил мне при первой же возможности.

Когда прибыла комиссия, чтобы набрать рабочих для лагпункта 033, в их число попал и я. Мне сказали при прощании, что лучше бы я тогда промолчал.

Лагпункт 033 расположился на берегу реки Чуна. Мы шли пешком восемь километров. Сначала по крутой дороге мы вышли к реке, а затем двинулись по льду реки. Прошли мимо поселения бессарабских крестьян, складывавших бревна, сплавленные летом по реке. После этого мы пошли лесной дорогой по глубокому снегу в направлении новой железнодорожной ветки. Пройдя ее, мы увидели высокую ограду лагпункта 033.

Принявшие нас вохровцы и надзиратель отвели нас в третий барак, где сначала устроили обыск, а потом уже разрешили размещаться.

Я выбил себе место на верхних нарах и тут же занял места для Оскара Лептиха, немца из Трансильвании, и Ганса, немецкого юноши, с которым я познакомился в 07-м лагере. Во время восьмикилометрового марша у меня было достаточно времени подумать над тем, что меня ждет в новом лагпункте. Я чувствовал себя физически очень слабым, что подтвердила и медкомиссия, направившая меня в 07-м лагпункте на легкую работу. Но сюда меня перевели для того, чтобы наказать тяжелыми работами. Я решил отказываться от любой работы, которая мне будет не по силам. Я отдавал себе отчет в последствиях такого шага, но твердо решил поступить именно так.