Но все радости и соблазны, все практические и материальные вопросы не отвлекали меня от основного… От того, что сейчас я могу назвать Призванием.

Вспоминая себя образца тех дней, должен признаться, что никаких мук выбора со мной не происходило. Мне не приходилось мужественно отмахиваться и отказываться от многочисленных искушений мутного того времени. Я не пережил суровых страданий, колеблясь между искусством и карьерой, между несметными богатствами, которые многие и многие черпали в мутной воде последних лет уходящей эпохи, и бескомпромиссным, бескорыстным творчеством.

Ничего подобного со мной не происходило. Ни о чём другом, кроме искусства, я не помышлял, выбора не совершал и ни в чём не сомневался. Выбор был сделан сам собой, без меня и за меня.

Два дня после случившегося от Сергея не было ни слуху ни духу. Он так мог, в отличие от меня. Он, во время сильных переживаний или раздумий, мог наглухо закрываться или вовсе исчезать. Сергей не хотел, не мог, не любил и не умел делиться сомнениями и вообще сокровенным. Я же не умел не делиться. Зато Сергей умел держать хорошие новости или приятные, радостные новинки в секрете до поры и делать сюрпризы в нужный момент. Я ничего не мог утаить. Мне всё хорошее и радостное не терпелось предъявить, продемонстрировать, подарить.

На третий день к вечеру он позвонил мне домой. Мама позвала меня к телефону.

– Привет, – сказал Сергей очень деловито.

– Привет! – ответил я.

– Можешь сейчас подъехать?

– Разумеется!

– Приезжай.

– В течение часа ждёт? – спросил я. – Или на такси?

– Не спеши… Просто приезжай, как сможешь.

– Ничего не стряслось?

– Сегодня нет. Приезжай… Жду в общаге.

Я быстро оделся для выхода из дома и пошёл обуваться в прихожую.

– Надолго? – дежурно спросила мама.

– Не знаю, – так же ответил я.

– Будь осторожен…

– Буду…

Сергей ждал меня в своей комнате в приподнятом настроении. Все обитатели 38-й комнаты тоже были каждый на своей койке. Кто-то спал, кто-то читал. Я зашёл и поздоровался со всеми.

– Пойдём прогуляемся, – сразу сказал Сергей.

Он быстро обулся, и мы вышли в коридор. Сергей зашагал к лестнице. С четвёртого этажа мы спускались молча. Он впереди. Только на улице, отойдя от выхода метров десять, Сергей остановился.

– Я понял, – сказал он, глаза его горели, – нам надо ехать в Питер…

– Когда?

– Как можно скорее… Пошли…

– Погоди… Я за тобой не успеваю…

– Нам надо поехать в Питер… Я как это понял, так сразу всё стало на свои места…

Он замедлил шаг, и я пошёл с ним вровень.

– Зачем в Питер? К кому? Надолго? – выдал я несколько вопросов подряд.

– На сколько – не знаю, это как получится. Но до августа, я думаю, уложимся. К кому? Не знаю пока… А вот зачем… Это очевидно… Нам туда надо за пантомимой… Понимаешь? Нам надо узнать, что происходит, надо это увидеть своими глазам, надо познакомиться с людьми. Нам необходим контекст. Иначе мы тут будем свой велосипед изобретать до бесконечности…

Я услышал то, что он сказал, и сразу понял, что это если не единственный, то самый верный способ и метод найти и понять путь дальнейшего развития. Нам необходима была информация, и нам нужно было её добыть. Нам жизненно важно было выяснить, какие процессы происходят в той сфере, которую мы понимали своей. И нам надо было стать частью общего процесса. Иначе было не выжить… Татьяна верно сказала, перед тем как уйти. Сказала, что Сергей и я теперь пантомима в нашем городе. Больше никого нет. А нам нужно было знать, что есть другие люди в пантомиме. Где они, как не в Питере?

– Гениально! – только и сказал я. – Когда едем?

– Я могу послезавтра. Три дня и три ночи в дороге. Заодно отосплюсь под стук колёс.

– Послезавтра? – растерялся я. – Давай я завтра утром скажу. Мне надо этот вопрос с родителями решать.

– Понимаю! – сказал Сергей и остановился. – Только поспеши. Летом с билетами очень непросто.

– Ты чего такое говоришь?! – сказал я, пожимая плечами. – Я хоть сейчас готов ехать… Я, можно сказать, уже еду… Кстати, действительно… Поеду-ка я домой. Буду говорить с родителями немедленно.

– Скажи, а Татьяна же крутая? – спросил Сергей, прищурив глаз и весело улыбаясь.

– Она просто самая крутая! – очень серьёзно сказал я.

Прибежав домой в тот вечер, я застал родителей на кухне за чаем. Остальные домочадцы, к счастью, уже спали. Я с ходу им выдал информацию о том, что мне срочно, буквально послезавтра, жизненно необходимо ехать в Питер.

Это выглядело как в детстве, когда я прибегал домой и с порога заявлял, что на следующий день я со старшими мальчишками должен отправиться с ночёвкой на рыбалку бог знает куда, или то, что меня родители моего самого лучшего в мире друга берут с собой на дальние озёра. После такого моего радостного заявления родители быстро и до основания разрушали мою идею и план вопросами:

– А кто из взрослых поедет с вами ночью на рыбалку?

– А где ты будешь спать?

– А родители других мальчиков знают, куда вы едете?

– А как зовут маму твоего друга? Я сейчас ей позвоню…

Не проходило и десяти минут, как я с трубным рёвом уходил в свою комнату рыдать, понимая, что ничего хорошего и интересного мне в жизни не светит, потому что у всех родители как родители, а мне не светит ничего…

В этот раз всё было почти так же и почти с теми же вопросами, вот только отказывать в самой поездке мне не стали. Наоборот, отец её живо поддержал, посчитав, что во мне проснулись нормальные желания после трёх беспросветных лет всё же повеселиться, попутешествовать и развеяться.

Однако абы как, неизвестно к кому меня отпускать не собирались. Денег у меня самого, своих, пока ещё не было, и поэтому родители могли диктовать условия.

Мы договорились, что они найдут в Питере знакомых, которые будут готовы меня приютить. Других вариантов в виде недорогих гостиниц или аренды квартир тогда ещё не существовало. На поиск таких знакомых родители запросили дня три-четыре, а потом готовы были отправить меня самолётом. Как раз и Сергей Везнер к тому времени прибыл бы в город на Неве.

Я очень хотел ехать с Сергеем вместе, но вынужден был принять предложенные условия. Да и если честно, я не без опаски думал о поездке без конкретного адреса и места проживания в пункте назначения. Я тогда вообще ко многому относился не без опаски.

Надо понимать, что я хоть и был человеком, который отслужил на флоте три года, и это сразу у всех вызывало уважение, но, в сущности, был довольно беспомощным в большом и малознакомом мне мире за пределами родного города.