– Зачем же потом? Давайте сейчас, – сказала Татьяна. – Потом может не получиться… Да и что вы такое хотите мне сказать? Это что, требует долгого разговора?

– Татьяна Александровна… – сказал Сергей, – мы сейчас не готовы к такому разговору… Мы хотели оформить наши соображения и ими поделиться…

– Вот и хорошо, что не готовы… – сказала Татьяна, пожав плечами, и улыбнулась. – Будет короче и как есть.

– Мы бы вместе с вами хотели подумать над тем, как работать дальше, – торопливо сказал я. – Мы уверены, что студия сама может генерировать идеи и сама может готовить выступления… Сначала небольшие, потом более крупные формы…

– Татьяна Александровна, – перебил меня Сергей, – мы бы хотели со следующего учебного года, после каникул, заняться более углубленной, можно сказать, лабораторной работой по изучению возможностей языка пантомимы…

– А я бы предложил в сентябре, – в свою очередь перебил Сергея я, – не делать набор в студию по объявлению… Я предлагаю походить по вузам, посмотреть ребят на концертах посвящения в студенты, побывать на других мероприятиях и приглашать людей в студию адресно, осмысленно и конкретно…

– Прекрасно! – остановила нас Татьяна. – А я-то вам зачем?

– Как зачем?! – сказал Сергей изумлённо.

– Ребята… – спокойно сказала она, – какое место вы мне отвели в ваших планах?

Мы молчали. Мы не знали что сказать. Когда впоследствии мы обсуждали произошедшее, то выяснилось, что ни Сергей, ни я не мыслили, не представляли и не видели своего дальнейшего существования в пантомиме без Татьяны. Нам такое даже в голову не приходило. Пантомима была неразрывна с Татьяной, с нашим учителем и наставником. Мы оба понимали себя, как люди, сделавшие только первые и очень робкие шажки на поприще этого сложного искусства.

– Правильно! – не дождавшись ответа, продолжила Татьяна. – Меня в ваших планах нет…

– Это не так, – начал было я.

– Да ну что вы, Татьяна Александровна… – сказал Сергей.

Но Татьяна подняла к груди руку с открытой ладонью, и мы заткнулись.

– Вы прекрасно поработали без меня. Вы самостоятельно сделали то, что хотели, – убийственно спокойно сказала Татьяна, – все виды моего тренинга и методики вы знаете… Планы на будущее у вас есть… Как педагог и руководитель я должна быть счастлива… И я счастлива как руководитель и педагог. Мне вас учить больше нечему… Не перебивайте!.. – Она пресекла наши попытки что-то возразить и помолчала пару секунд. – Дальнейшая наша работа не имеет смысла… Вы можете дальше работать полностью самостоятельно… Студия в её сегодняшнем состоянии без вас существовать не может… Поэтому я сейчас ухожу… и больше к руководству студией не вернусь. Я сама сообщу всем остальным о своём решении. Если хотите сохранить студию, то берите руководство на себя. С администрацией Дома культуры я договорюсь. Им безразлично, кто будет руководить студией… вас не должны лишить возможности работать… Но это уже технические детали… И если вас это интересует… – голос её дрогнул, но едва-едва уловимо, – студию пантомимы я больше набирать не буду… Теперь вы пантомима в этом городе… Успеха вам!.. И всего самого доброго!..

Она развернулась резко, быстро и плавно, как умела только она, и стремительным шагом пошла к двери. Мы стояли молча, не шелохнувшись. Только когда дверь за Татьяной закрылась, мы посмотрели друг на друга. Оба растерянные, испуганные и виноватые.

Больше с Татьяной Александровной мне поговорить не довелось. Мне приходилось её видеть в разных местах. Город небольшой – маленький. Но она либо меня не замечала, либо всем видом не допускала возможности поговорить хотя бы коротко и формально.

Так совершенно неожиданно, не дав понять и принять происходящее, не позволив ничего сказать, быстрым шагом в дверь навсегда вышла из моей жизни Татьяна… Мой единственный театральный учитель и педагог. Моё сценическое образование в тот момент оборвалось. Студия прекратила существование. Дальше нужно было идти самостоятельно.

Сказать, что мы с Сергеем были ошеломлены – это значит не сказать ничего. Мы совершили маленькое творческое деяние. Мы бросили только один самостоятельный взгляд в направлении искусства… И сразу же остались одни. Без присмотра, без руководящего начала. Мы были к этому категорически не готовы. И не имели ни малейшего представления, что делать дальше.

Единственное, в чём мы не сомневались, так это в том, что пантомиму не бросим.

Татьяна была для нас единственным полноценным источником необходимой информации. От неё мы узнали о пантомиме всё, что узнали. От неё, и только от неё, получили мы свои навыки и технику. Она, и только она, могла оценить наши умения и возможности с точки зрения общего контекста и уровня.

Нам же неизвестны были те пути, которые привели Татьяну к пантомиме. Мы не знали, у кого она училась, не ведали, что она знает и видела. Для нас Татьяна была воплощённой пантомимой как таковой. Её знания и мнение были абсолютными… А главное, мы не знали, куда можно расти и какие пантомимические высоты существуют. Мы знали про себя, что мы у подножия, нам предстоит долгий и трудный путь наверх, и Татьяна поведёт нас…

Но Татьяна ушла, а мы остались в тумане… И с чувством вины.

Пару дней после той приснопамятной премьеры мы не виделись. Сергей был занят то ли экзаменами, то ли курсовой работой. А я был занят переживаниями. Я день и ночь придумывал, как и что надо сказать Татьяне, чтобы она передумала. Несколько раз порывался ей позвонить, но меня останавливало то, что говорить должны были мы вместе с Сергеем, а не я один.

Вспоминаю своё отчаяние тех дней и удивляюсь тому, что все без исключения мои мысли были посвящены пантомиме. Ничему более!

Я не думал о том, что происходит в стране, которая вся так и гудела от политических потрясений. Я не чувствовал и не слышал того, чем жила моя семья, о чём думали, чего хотели и о чём переживали родители.

Деньги и способы их заработка не волновали меня ни капельки. Я совершенно спокойно смотрел на своих бывших одноклассников, которые на год раньше меня вернулись с военной службы и уже ездили на собственных автомобилях, ходили в кожаных пиджаках и успели жениться.

Мысли о неизбежной профессиональной и оплачиваемой деятельности не залетали в мою полную переживаний о творчестве и пантомиме голову.

О веселье, о посещении новых кафе, пиццерий, баров или клубов с танцами я не помышлял. Даже девчонки, хоть и вызывали живейший интерес… Но даже они не могли отвлечь меня от жажды жить искусством.

Хорошо помню себя в те дни. Я был нормальным, жизнелюбивым, весёлым, желающим веселья и радостей молодым человеком. Я с интересом и почти восторгом посмотрел в те дни довольно много американского кино, которое прежде мне было недоступно. Помню жгучее удовольствие от просмотра «Звёздных войн». Эротические и более чем эротические фильмы, которые тоже тогда увидел впервые, взбудоражили воображение. Я был совершенно нормальный парень.