через плечо. Тогда он чувствует исходящий от нее характерный запах молока, который его парализует. Он надеется, что когда-нибудь Гитля станет с ним поласковее. Ашеру было хорошо одному, а теперь в его доме обосновались два посторонних существа: одно – непредсказуемое, другое – совершенно неведомое. Сейчас оба сидят на подлокотнике кресла: одно читает, грызя редиску, другое сосет большую белую грудь.

Ашер видит, что женщина страдает меланхолией. А может, это переменчивое настроение – последствие беременности и родов? В хорошем расположении духа Гитля берет его книги и газеты и целыми днями их изучает. Она хорошо читает по-немецки, хуже по-польски, латыни не знает совсем. Немного владеет древнееврейским, Ашер не понял, в какой степени, даже не спрашивает. Они вообще мало разговаривают. Сначала Ашер предполагал, что подержит ее здесь до родов, а когда она родит, куда-нибудь пристроит. Но теперь уже не уверен в этом. Идти ей некуда, Гитля уверяет, что она сирота, что отец и мать погибли во время казачьего погрома, но они все равно не были ее настоящими родителями. На самом деле она внебрачная дочь польского короля.

– А ребенок? Чей он? – отважился наконец спросить Ашер.

Гитля пожала плечами, и Ашер почувствовал облегчение; лжи она предпочитает тишину.

Непросто будет пристроить куда-нибудь девушку с младенцем. Надо разузнать в общине, где есть приюты для таких женщин, подумал он тогда.

Но теперь все иначе. Больше Ашер о приюте не помышляет. Гитля стала ему помогать и занялась кухней. В конце концов она начинает даже выходить – поглубже натягивает чепец и быстрым шагом пробегает по улице, словно боится, что кто-нибудь может ее узнать. Несется на рынок, покупает овощи и яйца, много яиц, потому что любит яичные желтки, растертые с медом. Ашеру Гитля готовит вкусные, привычные блюда, такие, какие он помнит по детству, – вкусный кугель[126], чолнт[127] с грибами вместо говядины: мяса Гитля не ест. Говорит, что евреи поступают с животными так же, как казаки с евреями.

Но Львов – город небольшой, и скоро секрет раскроется. Еврейский квартал можно пройти за десять минут: свернуть с Рыночной площади на улицу Русскую, дальше по Еврейской, затем поспешно миновать невообразимо шумную Новую Еврейскую, где дома стоят тесно, впритык, со множеством пристроек и лестниц, крохотных двориков, в которых располагаются мастерские, прачечные и лавочки. Здесь люди хорошо знают друг друга, и ничто не ускользнет от их внимания.

О том, как обстоятельства могут перевернуться с ног на голову. Катажина Коссаковская пишет епископу Каетану Солтыку

Его Преосвященству Каетану Солтыку.

Милосердный государь мой, Ваше Преосвященство, соблаговолите выслушать верную рабу Вашу, полагающую себя не только верной дочерью нашей Пресвятой Церкви, но и Вашим другом, в лице которого Вы всегда можете обрести поддержку, даже в такие ужасные моменты, как этот.

Смерть епископа всех нас настолько потрясла, что первые несколько дней в Чарнокозинцах стояла тишина. Да я и сама не сразу узнала, что он умер, поскольку это почему-то держали в большом секрете. Говорят, апоплексический удар.

Похороны должны состояться лишь 29 января – Вы наверняка уже получили об этом известие, и у Вас еще есть время подготовиться к дороге. Знайте, Ваше Преосвященство, что после смерти епископа Дембовского наши дела приняли совершенно иной оборот. Почти сразу же развернули активную деятельность раввины и королевские советники, которым те платили, и вскоре выяснилось, что наших биньяминов нигде не поддерживают; когда епископа не стало, дело словно бы положили под сукно, утратили к нему интерес. Куда бы я ни обратилась и что бы ни сказала по этому поводу, сразу ударяюсь головой о какую-то стену безразличия. К тому же страшные морозы удерживают людей по домам, никто носа не кажет. Все у нас в Речи Посполитой зависит от погоды. Может, потому и похороны откладывают, чтобы снег примялся и дороги стали проезжими. Теперь-то даже могилу не выкопаешь.

Меня, Ваше Преосвященство, беспокоит, что наши усилия были напрасны. Насилие, которому ранее подверглись талмудисты, теперь обернулось против шабтайвинников. Еврейские общины реквизируют их хибары – это в лучшем случае, потому что многие сгорели вместе со всем своим имуществом. Несчастные обращаются ко мне за помощью, но что я одна, без епископа, могу для них сделать? Даю им одежду и немного денег, чтобы хватило на телеги и переправу через Днестр. Потому что они бросают все и толпами бегут на юг, в Валахию, туда, где находится их предводитель. Иногда я им завидую – сама бы ушла отсюда за теплом и солнцем. Во всяком случае, недавно я видела такое селение шабтайвинников, полностью опустевшее, до последней избушки, и меня пробрала дрожь.

И я как-то утратила желание что-либо делать. Немного недомогала – видимо, простудившись во время поездки из Рогатина в Каменец, и никак не могла потом согреться, даже превосходной водкой, которую делает мой супруг. Говорят, епископ Дембовский был поражен еврейским проклятием и поэтому умер. Мне рассказывал один корчмарь, что над головой епископа столкнулись заклятия. Одно защищающее, другое разрушающее. Одно – его любимых шабтайвинников, другое – раввинов-талмудистов. Так здесь люди болтают, хотя я ни в какие заклятия не верю, будь они еврейскими или нет. Но это вселило в меня тревогу: над нашими головами происходят какие-то космические битвы, какие-то силы там носятся, бушуют, клубятся, словно тучи, а мы так ошеломлены, слабы, забывчивы.

Говорят, преемником покойного епископа будет епископ Лубенский, которого я хорошо знаю и который, надеюсь, поддержит наше дело.

Я продолжаю питать надежду, Ваше Преосвященство и мой Возлюбленный Друг, что мы увидим Вас на похоронах, к которым здесь все уже готовятся, будто к свадьбе. Я сама видела стада скота, закупленные в Валахии и перегоняемые через Днестр в Каменец на поминки…

Pompa funebris[128]. 29 января 1758 года

Тело архиепископа Дембовского, уже обмытое, перенесли с кровати, беспорядок на которой служил слишком очевидным свидетельством внезапности его смерти, в специальную комнату без окон, где мороз милостиво позволял дождаться похорон. Затем поместили в парадный зал, на ложе с балдахином, и туда укладывали букеты из последних цветов, которые еще сохранились в садах, а также из еловых и можжевеловых веток. Теперь рядом с епископом постоянно молятся монахини.

Прежде всего целая армия переписчиков занялась написанием извещений о смерти, организовали специальный секретариат: столы, расставленные как в монастырском скриптории, фляги с чернилами и сонный семинарист со спутанными волосами, единственной обязанностью которого было точить перья.

Эта суматоха всем на пользу, никто