Еще раз прошу вас помнить о том, что никто ни о чем не должензнать. Я понимаю, что факты слишком тривиальны и незначительны, но ониокончательно доконают меня и подорвут без того расшатанные нервы («нервы»подчеркнуто трижды). Но как ни вредно мне волноваться, я не могу не думать обэтом, убеждаясь все больше в правильности своих подозрений и уверенности, чтоне ошиблась. Здесь мне даже мечтать не приходится о том, чтобы с кем-то(подчеркнуто) поделиться своими сомнениями (подчеркнуто). С нетерпением ждувашего ответа. Остаюсь искренне ваша,

Эмили Аранделл».

Я еще раз пробежал глазами исписанные листки и сложилписьмо.

– Но о чем все это, Пуаро?

– Понятия не имею, – пожал плечами мой друг.

Я нетерпеливо забарабанил пальцами по письму.

– Кто она? Почему эта миссис… или мисс Аранделл…

– По-моему, мисс. Типичное письмо старой девы.

– Пожалуй, – согласился я. – К тому же пребывающей вмаразме. Почему она не может толком объяснить, что ей надо?

Пуаро вздохнул.

– Ее умственный процесс лишен, как говорится, всякой логикии дедукции. Ни логики, ни дедукции[11], Гастингс…

– Святая истина, – поспешно согласился я. – Полноеотсутствие серых клеточек.

– Тут вы не правы, друг мой.

– Нет, прав. Какой смысл писать подобное письмо?

– Смысла мало, это верно, – признал Пуаро.

– Полная абракадабра! Скорее всего, что-то случилось с еетолстой собачкой: мопсом, которого душит астма, или брехливым пекинесом, –предположил я, а затем, с любопытством посмотрев на своего друга, заметил: – Итем не менее вы дважды прочли это письмо. Не понимаю вас, Пуаро.

Пуаро улыбнулся.

– Вы, Гастингс, конечно, сразу отправили бы его в мусорнуюкорзину?

– Скорее всего, да. – Я еще раз хмуро посмотрел на письмо. –Может быть, я чего-то недопонимаю, но, по-моему, в нем нет ничего интересного.

– Вы глубоко заблуждаетесь. Меня сразу поразила в нем однаважная деталь.

– Подождите! Не надо говорить! Я попробую сам догадаться! –по-мальчишески вскричал я. И еще раз внимательно просмотрел письмо. Наконецбезнадежно покачал головой: – Нет, не знаю. Старуха явно чем-то напугана, ночего не бывает со стариками! Возможно, ее напугал какой-нибудь пустяк, а может,что-то достаточно серьезное. Однако не вижу здесь никакой зацепки, за которуюследовало бы ухватиться. Разве что ваше чутье…

Пуаро взмахом руки прервал меня.

– Чутье! Не произносите при мне этого слова! Терпеть его немогу! «Чутье подсказывает!» Это вы хотите сказать? Jamais de la vie. Ярассуждаю. Включаю в работу свои серые клеточки. В письме есть одна важнаядеталь, которую вы совершенно упустили, Гастингс.

– Ладно, – устало согласился я. – Сдаюсь.

– Сдаетесь? Куда?

– Да это такое выражение. То есть я признаю себя побежденными согласен, что полный дурак.

– Не дурак, Гастингс, а невнимательный человек.

– Так что же вы нашли в нем интересного? По-моему, в этойистории с собакой интереснее всего то, что в ней нет ничего интересного.

– Интерес представляет дата, – спокойно изрек Пуаро, необращая внимания на мой сарказм.

– Дата?

Я взял письмо. В верхнем углу стояла дата: «17 апреля».

– М-да… – задумчиво промычал я. – Странно. Семнадцатоеапреля.

– А сегодня двадцать восьмое июня. C’est curieux, n’est cepas? Прошло два месяца.

– Возможно, обыкновенная случайность, – усомнился я. –Вместо «июня» она написала «апреля».

– Как бы там ни было, довольно странно, что письмо пришло сопозданием на десять дней. Да и ваши сомнения не имеют под собой никакой почвы.Достаточно посмотреть на цвет чернил. Разве видно, что письмо написано десятьили одиннадцать дней назад? Несомненно, семнадцатое апреля – его настоящаядата. Но почему письмо не отправили вовремя?

Я пожал плечами. Ответ напрашивался сам собой.

– Скорее всего, старушка передумала.

– Тогда почему она не разорвала письмо? Почему хранила егодва месяца и отправила только теперь?

Признаюсь, я совсем стушевался и не мог сказать ничеговразумительного. Только уныло покачал головой.

– Вот видите, факт неопровержимый. И весьма примечательный.

Он подошел к письменному столу и взялся за перо.

– Вы намерены ответить? – спросил я.

– Qui, mon ami.

В комнате воцарилась тишина, только поскрипывало перо в рукеПуаро. Было жаркое, душное утро. Сквозь окно проникал запах пыли и гари.

Когда письмо было написано, Пуаро, не выпуская его из рук,поднялся из-за стола и открыл ящик. Из ящика он извлек квадратную коробочку, аиз коробочки – марку. Смочил крохотной губкой и хотел было приклеить ее наконверт, но вдруг выпрямился и, держа марку на весу, решительно замоталголовой.

– Non![12] Я совершаю ошибку. – Он разорвал письмо пополам ивыбросил клочки в мусорную корзинку. – Надо действовать иначе. Мы поедем туда,друг мой.

– Вы хотите сказать, что мы едем в Маркет-Бейсинг?

– Вот именно. А почему бы и нет? В Лондоне сегодняневыносимо душно. Не лучше ли нам подышать деревенским воздухом?

– Как вам угодно, – согласился я и, поскольку совсем недавноя приобрел подержанный «Остин», предложил: – Мы поедем на машине!

– Конечно! Этот день просто создан для езды на машине! Дажешарфа не нужно. Достаточно надеть легкое пальто, шелковое кашне…

– Уж не собираетесь ли вы на Северный полюс, старина? –запротестовал я.

– Никогда не следует забывать об опасности подхватитьпростуду, – назидательно заметил Пуаро, осторожно кладя все еще влажную маркуна промокательную бумагу – чтобы высохла.

– В такую жару, как сегодня?

Невзирая на мои протесты, Пуаро облачился вжелтовато-коричневое пальто, укутал шею белым шелковым кашне, после чего мыпокинули комнату.