class="v">Хотелось умолить мне благостных богов,

И Зевса прежде всех, чтоб не был так суров.

Но в это время лай услышал я ужасный.

От страха вздрогнул я. Погиб бы я, несчастный,

Когда бы, дети, вы на помощь не пришли

100 И палкой от собак скитальца не спасли!”

“Отец наш, правда ли, все хуже стало в мире?

Ведь некогда певец,[170] играющий на лире,

Безжалостных волков и даже тигров злых,

Растроганных игрой, у ног видал своих”.

“О варвары! Сидел я на корме смиренно.

— Слепой бродяга, пой! — мне крикнули надменно, —

И если разум мой не слеп, как слеп ты сам,

Ты позабавишь нас[171] и угодишь богам! —

Сдержал я в сердце гнев, на смех веселья злого

110 Сомкнул свои уста и не сказал ни слова.

Не стал я петь для них и бога усмирил,

Что там, в груди моей, столь оскорбленным был.

Симэ, сыны твои презрели Мнемозину[172]

И Музу, дочь ее! Я с гневом их покину,

Пускай о жизни их и смерти мир молчит,

И даже имя их глухая ночь таит!”

“Пойдем же в город к нам! Совсем он недалеко,

Жрецов бессмертных муз там ценят все высоко,

И место на пиру тебе припасено.

120 Там яства лучшие и доброе вино

У храма, где висит божественная лира,

Заставят позабыть тебя всю злобу мира.

А если по пути, рапсод, споешь ты нам

Те гимны стройные, что так милы богам

И так чаруют нас, мы скажем восхищенно,

Что ты от самого их слышал Аполлона”.

“Своими я детьми хотел назвать бы вас!

Да, я готов идти. Но где же мы сейчас?”

“На острове Сикос,[173] где счастлив житель каждый”.

130 Благословен Сикос, гостеприимный дважды!

Когда-то приставал я к этим берегам,

И вашим уж давно известен я отцам.

Я был подобен им. Открыты были взоры

И солнцу, и весне, и лепесткам Авроры.

Я молод был, силен. На воинских полях,

В боях, в ристалищах в первейших был рядах.

Аргос я видел, Крит, в Коринфе был свободном,[174]

В Египте я блуждал над Нилом плодородным,

Но море и земля, печаль и тяжесть дней

140 Согнули тело мне, столь полное скорбей.

Остался голос мне. Наивная цикада

Не так ли на кусте поет и песне рада?[175]

Начнем с богов! О Зевс, ты солнце высоты,

Что видит, знает все, — и ты, о море, ты,

И реки, и земля, и божества отмщенья,

Привет вам! Слушайте, богини песнопенья,

О музы, вы — мудры, и на земле у нас

Не знают ничего, что бы не шло от вас”.

Так старец говорил. Дубы, сыны столетий,

150 Тенистые ему в ответ качали ветви,

Все пастухи, забыв стада средь сочных трав,

Все путники в полях, начатый путь прервав,

Сбегались. Опершись на мальчика рукою,

Слепец почувствовал, что окружен толпою.

Сильваны,[176] нимфы свой к нему стремили путь

И слушали его, почти боясь дохнуть.

Он, развивая песнь, как свиток бесконечный,[177]

Вещал о первых днях, о мудрости извечной,

О воздухе, огне, земле, теченьи вод,

160 О реках, чей исток сам Зевс в груди несет,

Искусствах, чудесах, селеньях стран согласных

И после хаоса любви годах прекрасных;

О Зевсе дивном пел, Олимпе, облаках,

О молниях его, внушивших людям страх,

О небожителях, разбитых на два стана,

О битвах, где весь мир тонул в крови богряной,

О сборище царей, о пыли, выше птиц,

Летящей от боев, о схватках колесниц,

О доблестных мечах, сверкающих в сраженьи,

170 Как молнии средь туч в заоблачном смятеньи,

О гриве скакунов, летящих в жаркий бой,

Об их пророчествах,[178] что слушает герой;

Потом он говорил о городах свободных,

Законах, мудрецах, посевах плодородных,

О приступе врагов, стремящихся к вратам,

О жертвах на камнях и на ступеньках в храм,

О битвах на стене, о вопле жен несчастных,

О скорбных матерях, о пленницах прекрасных;

О жатве говорил, о блеющих стадах,

180 О мирном пастухе с цевницею в руках,

О песнях, празднествах, о сборе винограда,

О флейте, звоне лир и плясках возле сада;

Потом, подняв ветра над волнами морей,

Он вызвал ярое кипение зыбей

И на крутой скале, где волны бьют все злее,

Явил собравшимся всех дочерей Нерея,[179]

Что тотчас поднялись, терзая криком грудь,

Над строем кораблей, что к Трое держат путь.

Затем открыл он Стикс, чьи волны омертвели,

190 Сады полубогов, лужайки асфоделей[180]

И толпы тех, кто мертв, — несчастных стариков,

С груди родителей отторгнутых сынов,

Детей, которых смерть взяла без сожаленья,

И дев, что брачного еще не знали пенья...

Потоки и леса, луга и глыбы скал,

Какой восторженный вас трепет пронизал,

Когда в Лемносе он на наковальне звонкой

Сковал себе силок упругий, крепкий, тонкий,

Подобный всем тому, что у Арахны был,

200 И в эту злую сеть Венеру заманил![181]

Когда окаменил, изведавшую злобу

Латоны мстительной, несчастную Ниобу;[182]

Когда его струны печали полный звон

Эдоны[183] повторил отчаянье и стон,

Что злою мачехой невольно став для сына,

Немолчным соловьем умчалась в лес пустынный.

Вот пред героями поставил он на стол

Божественный нектар, забвенье всяких зол;

Траву, чей сок таит мудрейших снов избыток,

210 Смешал он с лотосом в неведомый напиток,

И выпивший его не мог не забывать

Родимую страну, детей, отца и мать.

Вот Осса и Олимп и темный лес Пенея[184]

Кровавый видят пир[185]