— Ну ладно, — заключил мой приятель. — Тебе ванна не нужна, ты получил свою порцию вчера вечером. Представляю, как радовались мои соседи. Ну и бардак же вы устроили!..

— Н-да, хотела бы я поглядеть, каков ты бываешь, когда разойдешься вовсю, — хихикнула Кристина.

Голова у меня гудела, как наковальня, и ничего остроумного я ей ответить не смог.

— Пойду-ка я в комиссариат пораньше, — вымолвил я наконец. — Сегодня хоронят Маршана, и мне нужно погладить белую рубашку. Еще раз спасибо и до скорого.

Я чмокнул Кристину и вышел.

Парни из ночной смены заканчивали службу. Они пили кофе. Но не из автомата, а включили "экспрессо". Увидав мою помятую физиономию, все так и покатились со смеху.

— Тройной крепкий для полицейского Ноблара! — заорал Перальди, ушедший из нашего подразделения несколько месяцев назад.

Он решил работать в ночной смене на патрульной машине. Аресты мелкого хулиганья, преследование и перехват пьяных водителей. Такая работенка приятно щекотала ему нервы.

Я взял протянутый мне стакан и, прихлебывая кофеек, вперился в экран дисплея. Обычный набор сумасшедших телефонных сообщений. Иногда чрезмерно драматических. Тут как раз в холл ввалилась бригада БР: это, чтоб вы знали, полиция "быстрого реагирования". Ребята были серые от усталости. "В лоскуты", что называется. И вовсе не по тем же причинам, что я. Хотя, кто знает… Когда болтают о злоупотреблении спиртным в полиции, то уж не совсем врут. Просто у нас для этого больше оснований, чем у других, вот и все.

Я отправился в подвал, где года два назад администрация устроила для нас что-то вроде гардеробной. Достав из шкафчика электробритву, я принялся возить ею по своей заросшей физиономии. Мне пришлось здорово над ней потрудиться. В моем возрасте такие пьянки уже оставляют глубокие следы. И нужен определенный навык, чтобы уметь их сглаживать. У меня он, слава богу, был. Завершив сии восстановительные работы, я включил дорожный утюг, который постоянно держу вместе с вещами, и выгладил парадную белую рубашку. Мы такие надеваем редко, поэтому она у меня всего одна. Потом я натянул форму, не забыв прицепить красный аксельбант к погону. Теперь я был готов к похоронам Маршана.

Все наши собрались во дворе и встали по стойке "смирно". У Дельма (черный мундир, серебряный листок на околыше кепи) лицо было суровое, как в "дни гнева". Бертье, наоборот, выглядел получше, чем накануне. Брюн опять стоял рядом с ним. Даже парни из ночной смены остались на панихиду. В белых перчатках, в ботинках, начищенных до блеска.

Нас посадили в автобусы, и мы покатили к префектуре. Воспоминание о волнениях, случившихся недавно при подобной же церемонии, побудило власти принять все меры предосторожности. Мотожандармы, также в полной парадной форме, были выстроены по обе стороны двора. Одному богу известно, с какой целью: то ли чтобы воздать почести, погибшему, то ли чтобы утихомирить полицейских при возможных вспышках ярости. Если так, то напрасно они старались: страх наказания быстро пресек всякое стремление к протесту в наших рядах. Нам велели заткнуться. Мы и заткнулись.

Министр произнес речь. Я его не слушал. Взгляд мой был устремлен на черную съежившуюся фигурку, еле заметную в группе официальных лиц. Жена Маршана… нет, теперь уже вдова, убитая горем, "утешенная'' пожизненной пенсией за беднягу мужа, посмертно награжденного орденом Почетного легиона, который — я знал — она выставит на самое видное место в столовой.

Глухой гнев постепенно овладевал мною, поднимаясь, как злой прибой. Мои товарищи со сжатыми до боли зубами наверняка испытывали ту же бурлящую в душе ненависть. У Бертье, стоявшего прямо передо мной, налитое кровью лицо было перекошено такой гримасой злобы, какую я ни разу не видал у него. Всякое бывало, но не так.

Конец панихиды прошел точно во сне: гроб на руках нашего подразделения, в том числе и моих, похоронный марш, знамя, слова утешения…

После похорон все свободны, объявили нам. И я отправился домой, чтобы принять ванну и отоспаться.

Наутро меня разбудил телефонный звонок. Это была Клара, она ласково пожурила меня за то, что я не звоню ей со вчерашнего дня. Я пробормотал какие-то извинения и обещал звякнуть попозже, днем, а сейчас мне некогда, я опаздываю на работу, но, конечно, думаю о ней.

Положив трубку, я заметил, что уже семь часов; значит, я продрых ровно полсуток. Но мне все равно хотелось спать. Последствия тяжкого похмелья. Н-да, возраст сказывается, подумал я, дабы больше не обольщаться на собственный счет.

Стоя голышом в кухне, я кипятил воду для кофе, как вдруг опять зазвонил телефон. Ну и ну! — хоть бы на минуту оставила меня в покое!

И я рявкнул в трубку как можно грубее:

— Да?

— Люсьен Ноблар?

Голос был явно не женский. Я тут же сменил тон.

— Да, месье.

— Комиссар Шарон из уголовной полиции. Вы можете сейчас прибыть на набережную Орфевр[14]?

На вопрос это никак не походило.

— Да, конечно. Только мне нужно предупредить начальство, я же полицейский, так что…

— Никаких проблем, месье Ноблар, ваше начальство уже в курсе.

— Хорошо, еду.

Что за чертовщина? Теперь со мной желает побеседовать уголовка… Может, Дельма и впрямь привел в исполнение свою угрозу? Нет, не похоже. Тогда бы меня стали тягать в ГИП[15]. Или, в крайнем случае, в полицейское управление. Но никак не в уголовку. Нет, тут дела посерьезнее. Может, им понадобились дополнительные показания в связи с гибелью Маршана? Ну да, конечно, размышлял я, натягивая брюки.

Перед тем как выйти, я осмотрел волосы в трехстворчатом зеркале. Черт возьми, стоило мочить голову, как утопленнику: все равно след от кепи впечатался навечно. Тем хуже, пусть принимают меня за пожарного. Или за велогонщика.

Смешно сказать: я, полицейский, впервые переступал порог здания уголовной полиции.