к утру воскресенья должен либо предъявить ему обвинения, либо отпустить. Каждая минута уйдет на подготовку дела. Извини, солнышко, но музею придется подождать.

– Дело. – Лицо Дины застыло. – Та история про Брокен-Харбор?

Отрицать не было смысла.

– Да.

– Я думала, ты с кем-нибудь поменяешься.

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому что в нашем отделе так не делается. Вот разгружусь немного, и сразу пойдем в музей, ладно?

– К черту музей. Я лучше выколю себе глаза, чем стану пялиться на дурацкую куклу Ронана Китинга[22].

– Тогда займемся чем-нибудь еще – на твой выбор.

Дина подтолкнула ко мне бутылку носком ботинка:

– Выпей еще.

Мой бокал по-прежнему был полон.

– Спасибо, но мне хватит. Я должен отвезти тебя к Джери.

Дина пощелкала ногтем по краю бокала, и тот резко, монотонно зазвенел.

– Джери каждое утро получает газеты, – сказала она, наблюдая за мной из-под челки. – Естественно. Так что я их читаю.

– Ясно. – Я подавил в себе гнев. Джери могла бы быть повнимательнее, однако у нее полно хлопот, а Дина крайне изворотлива.

– И на что сейчас похож Брокен-Харбор? На фотографии он выглядел хреново.

– Так и есть. Кто-то начал строить там симпатичный поселок, однако так и не закончил – и теперь уже, скорее всего, не закончит никогда. Жителям там не нравится.

Дина поболтала пальцем в бокале с вином.

– Жесткая подстава…

– Застройщики не знали, что все так обернется.

– Спорим, что знали? Ну или им было наплевать, но я не об этом. Жесткая подстава – переселять людей в Брокен-Харбор. Я бы лучше на свалке жила.

– У меня полно хороших воспоминаний о Брокен-Харборе, – возразил я.

Она с чмоканьем облизнула палец.

– Тебе так кажется только потому, что тебе нравится думать, будто кругом все чудесно. Дамы и господа, позвольте представить моего брата – реинкарнацию Поллианны[23].

– Не понимаю, что плохого в позитивном мышлении. Может, для тебя это недостаточно круто…

– Где там позитив? Вам с Джери было хорошо, вы могли тусоваться с друзьями, а мне приходилось торчать с мамой и папой, возиться в песке и притворяться, что я обожаю плескаться в воде, хотя чуть одно место себе не отморозила.

– Ну, в последний раз мы туда ездили, когда тебе было всего пять, – очень осторожно произнес я. – Насколько хорошо ты это помнишь?

Голубые глаза Дины вспыхнули под челкой.

– Я помню, что это был отстой. Жуткое место. Мне все время казалось, что холмы пялятся на меня и что-то ползет по шее. Мне хотелось… – Она хлопнула себя по шее сзади – злое, рефлекторное движение, которое заставило меня вздрогнуть. – Боже мой, да еще этот шум. Море, ветер, чайки и все эти странные звуки непонятно откуда… Почти каждую ночь мне снились кошмары, как какое-то морское чудовище просунуло щупальца в окно трейлера и душит меня. Спорю на что угодно, что при строительстве этого сраного поселка кто-нибудь погиб – прямо как у “Титаника”.

– Я думал, тебе нравилось в Брокен-Харборе, что ты весело проводила время.

– Ничего подобного – тебе просто хочется так думать. – Дина скривилась, на секунду став почти уродливой. – Единственный плюс заключался в том, что мама была там счастлива. И смотри, к чему это привело.

Наступило молчание – такое острое, что об него можно было порезаться. Еще чуть-чуть, и я бы бросил эту тему, просто пил бы и расхваливал вино. Возможно, так и надо было сделать – но я не мог.

– Ты говоришь так, словно у тебя уже тогда были проблемы.

– Ты имеешь в виду, что я уже была сумасшедшей?

– Если хочешь так считать, ладно. Когда мы ездили в Брокен-Харбор, ты была счастливым, нормальным ребенком. Возможно, ты и не считала это райским отдыхом, но в целом у тебя все было в порядке.

Мне необходимо было услышать это от нее.

– Никогда я не была нормальной, – сказала Дина. – Однажды я – такая милашка с ведерком и совочком – копала яму в песке и на дне увидела лицо. Похожее на мужское, все сплюснутое, корчащее гримасы, как бы пытаясь очистить от песка глаза и рот. Я закричала, но когда прибежала мама, лицо уже исчезло. И такое случалось не только в Брокен-Харборе. Как-то раз я сидела в своей комнате, и…

Я больше не мог это выносить.

– Богатое воображение и душевная болезнь не одно и то же. Детям вечно что-нибудь чудится. Только после смерти мамы…

– Нет, Майки, не только. Ты не знал, потому что, когда я была маленькой, можно было списать это на детское воображение, но так было всегда, и мамина смерть тут ни при чем.

– Ну… – начал я, чувствуя себя очень странно – мозг вздрагивал, словно город во время землетрясения. – Значит, возможно, тебя травмировала не только смерть мамы. Она ведь регулярно страдала от депрессии, с самого твоего рождения. Мы изо всех сил старались скрыть это от тебя, но дети же все чувствуют. Может, было бы лучше, если бы мы не пытались…

– Да, вы старались как могли, и у вас отлично получалось. По-моему, я вообще ни разу не беспокоилась за маму. Я, конечно, знала, что иногда она болеет или грустит, но понятия не имела, что это очень серьезно. И я не из-за этого такая. Ты вечно пытаешься меня организовать, аккуратненько подшить в соответствующую папку, – а я, черт побери, не одно из твоих дел.

– Я не пытаюсь тебя организовать. – Мой голос звучал пугающе спокойно, словно его искусственно генерировал какой-то далекий синтезатор.

В памяти, будто раскаленные хлопья пепла, закружились обрывки воспоминаний: четырехлетняя Дина в ванне орет как резаная, цепляясь за маму, потому что бутылка шампуня на нее зашипела, – я тогда подумал, что она просто пытается избежать мытья головы. Дина между мною и Джери на заднем сиденье машины сражается с ремнем безопасности и с жутким мычанием грызет пальцы до крови и багровых синяков – даже и не помню почему.

– Я всего лишь говорю – разумеется, это из-за мамы. А из-за чего еще? Клянусь, тебя никогда не ругали, не били, не морили голодом – даже по попе, по-моему, ни разу не шлепнули. Мы все тебя любили. Если все это не из-за мамы, тогда из-за чего?

– Нет никакой причины. Вот это я и имела в виду под словом “организовать” – я сумасшедшая не из-за чего-то. Я просто такая.

Голос у нее был ясный, ровный и прозаичный, и она в упор смотрела на меня с выражением, похожим на сочувствие. Я сказал себе, что связь Дины с реальностью в лучшем случае хрупкая и что если бы она понимала причины своего безумия, то не была бы безумной.