Ангелина была так потрясена этим доказательством двуличностиОливье, что обо всем забыла, прежде всего – об осторожности. Она не слышалашагов в коридоре, и звук открываемой двери заставил ее вздрогнуть, как будто вспину ударил выстрел.

Кто-то стоял на пороге, но Ангелина нашла в себе силы неоглядываться.

– Лоретта, – кликнула она, – я вас не звала! Но коли вы ужездесь, то уберите это! – Ангелина ткнула пальцем в разноцветный шелковый ворох– и обернулась.

Перед ней стоял Оливье: стоял, прислонившись к притолоке, исмотрел на Ангелину в упор. Он был бледен как мел, глаза помутнели, рука нервномяла ворот сюртука.

Мгновенное замешательство Ангелины сменилось приливомненависти и отвращения.

Какой он жалкий! Вон как побледнел, задрожал!

– Вы, кажется, удивлены моим визитом? – спросила она дерзко.

Губы Оливье шевельнулись, и Ангелина скорее почувствовала,чем услышала:

– Да…

– И только? – усмехнулась Ангелина. – А мне кажется, выпотрясены. Мне кажется, вы поражены в самое сердце! – Во взгляде Оливьемелькнул живой блеск, но тут же глаза его снова погасли, когда она сказала: –Ведь я не должна была здесь появиться – в этой комнате, в этом доме! Вы оченьстарательно устроили все для того, чтобы этого не случилось.

Оливье опять шевельнул губами.

– Я… не понимаю… – с трудом расслышала Ангелина, и от этоготрусливого шепота ненависть к нему одолела все прочие чувства, даже страх.

– Не понимаешь? – переспросила она так же тихо, хотя хотелабы кричать во весь голос. – В самом деле? И этого не понимаешь? – Она носкомтуфли поддела ворох разноцветных лент. – А я понимаю. Ну-ка, покажи, какойсегодня день: для белых или красных цветов? Что ты прячешь там?

Она рванула борт его сюртука и увидела красный шелк впетлице.

Ангелина тихо охнула. Последняя надежда на ошибку исчезла.Если бы Оливье приколол белый цветок, если стал хотя бы оправдываться… Ноцветок был красный! И он молчал.

– Предатель! – Ангелина рванула цветок, отбросила, наотмашьхлестнула Оливье по щеке, сметая со своего пути, и выскочила в коридор.

На пальцах после цветка осталось что-то мерзкое, влажное.Ангелина брезгливо потерла палец о палец, взглянула… что такое? Это кровь?

Она обернулась так резко, что чуть не упала. Окинулавзглядом коридор. Вот лежит цветок, сорванный ею с груди Оливье. Какой странныйцветок – весь красный, а два лепестка его – белые.

Оливье, отброшенный ударом Ангелины, стоял, привалившись кстене, как если бы его не держали ноги. На бледной, белой щеке его алело пятнопощечины, соперничая в яркости с красным цветком в петлице.

Да, но ведь Ангелина его сорвала, вон он валяется. Откуда жевзялась еще одна красная гвоздика?

Оливье перехватил взгляд Ангелины и прикрыл грудь ладонью,но тщетно: цветок разрастался, лепестки струились меж пальцев, оплетали ладонь,пятнали манжету… Оливье заметил это и заслонился другой рукой, но потерялопору, ноги его подогнулись, он медленно сполз по стене и поник на полу.

Ангелина подошла – медленно, недоверчиво. Склонилась – иувидела, что рубашка на груди Оливье вся пропитана кровью.

* * *

– Господи Иисусе! – выкрикнула Ангелина, кидаясь к дверям,но тут же метнулась к массивному гардеробу, выхватила оттуда батистовую сорочкуи принялась рвать ее на полосы, комкать и заталкивать под рубашку Оливье,пытаясь приостановить ток крови. Опять вскочила, опять бросилась было запомощью, но снова вернулась, приникла губами ко лбу Оливье, с ужасом ощутив,какой он влажный и холодный, этот высокий лоб. Сколько же крови он потерял! Гдеего ранили, откуда он шел?

Кровь уже не выбивалась толчками на белую ткань – сочиласьтонкой струйкой, но это не слишком-то утешило Ангелину, ибо под глазами Оливьевдруг резко обозначились сизые тени, а черты заострились.

Она схватила его запястье, нащупывая пульс, и увидела, как,затрепетав, веки Оливье поднялись, открыв невидящие глаза.

Ангелина опять вскочила, открыла погребец и, расплескавизрядно, налила в рюмку коньяку, поднесла к губам Оливье:

– Ну-ка, глоточек. Ну пожалуйста, милый!

Он с усилием втянул в себя немного жгучего напитка, и спустямгновение взгляд его чуть прояснился. Губы шевельнулись – сперва беззвучно, апотом Ангелина разобрала слова:

– Клянусь, цветок был белый. Всегда… только белый…

Ангелина кивнула, боясь, что разрыдается, если скажет хотьслово, и опять поднесла к губам Оливье рюмку. На сей раз он смог осушить ее додна, и голос стал отчетливее:

– Он не ушел живой, ты не бойся больше. Он меня достал, но исам остался лежать с моим стилетом в груди.

– Хорошо, хорошо, – наконец-то спохватилась Ангелина. – Тыпока помолчи, береги силы, а я сбегаю, пошлю за доктором. И перевязать тебянадо.

Оливье слабо сжал ее пальцы.

– Не надо. Я человек конченый. Патроны расстреляны, свечипогасли.

– Какие свечи? – с ужасом спросила Ангелина, оглядываясь:солнечный свет лился в окна.

– Это Монтескье… перед смертью, – выдохнул Оливье, с трудомраздвигая губы в улыбке. – Я всегда хотел сказать эти слова перед смертью.Красиво! Вот… сказал.

– Какая смерть?! – фальшиво возмутилась Ангелина. –Подумаешь, чуть-чуть поцарапали его. Из-за чего дрались? Из-за прекрасной дамы?

Она болтала, что приходило в голову, неприметно пытаясьвысвободиться из пальцев Оливье и все-таки побежать за слугами, но он неотпускал.

– Из-за прекрасной, да… Глаза у нее синие, а волосы золотые.– Оливье попытался коснуться растрепанных, как всегда, кудрей Ангелины, но рукаего упала. – Ничего, ты его больше не бойся. И теперь ты можешь вернутьсядомой. Слава богу и русскому войску – победа уже близко. Ты уедешь… там тебяждут. Угрозы больше нет – я убил Моршана!

У Ангелины на какое-то мгновение потемнело в глазах.

– Каким же образом ты?.. – пролепетала она. – А я ведьдумала…