Когда Ангелина увидела завещание своего мужа, с неюслучилась настоящая истерика от ненависти к судьбе, которая дала ей такогодруга, как Ксавье де Мон, лишь затем, чтобы тотчас отнять его. То липредчувствуя скорую и внезапную кончину, то ли отдавая дань летам (ведь емубыло далеко за семьдесят), то ли просто повинуясь профессиональной тщательностив ведении всяких, тем более – своих дел, нотариус де Мон передал своей супругеАнжель де Мон не только все состояние де ла Фонтейнов, но и свое собственное,размеры коего были мало сказать значительны – огромны! Со смертью мужа Анжельсделалась одной из богатейших женщин Парижа, однако об этом мало кто знал,кроме близкого друга нотариуса, ставшего поверенным в делах Ангелины.

У де Мона не было ни родственников, ни друзей. Надо думать,он их и не искал, всецело отдавшись работе и принимая вид, что ему нет дела нидо кого на свете. Никто не тревожил Ангелину подозрениями и непристойнымудивлением по поводу того, что скоропалительно женившийся нотариус так жескоропалительно скончался, оставив какой-то особе (пусть и жене) сказочноебогатство. Слуги, которые есть в доме главные предатели и распускатели сплетен,любили своего хозяина и перенесли свое почтение на ту, которую истинно любилон, тем более что никто из них не был обойден щедростью покойного и всякоказался упомянут в завещании. Ксавье де Мон позаботился обо всех… даже обОливье, однако того едва не хватил удар, когда он узнал, что нотариус передсамым отъездом в Кале составил новое завещание, по которому весь его капитал (втом числе и новообретенный в Бокере) переходил во владение Анжель де Мон, инаследовать его мог только ее ребенок, буде он родится, если же этого непроизойдет – ее дети от нового брака. Если же мадам де Мон умрет бездетной и непожелает изменить завещание в пользу кого бы то ни было (на это была ее полнаяволя и власть!), деньги переходили к благотворительным учреждениям. В завещаниибыло только одно условие: вышеупомянутой мадам де Мон предписывалось ежемесячновыделять Оливье де ла Фонтейну содержание, обусловленное в предыдущемсоглашении, в случае же ее смерти обязаны были следить за достатком де лаФонтейна ее дети – до самой его смерти. Оливье имел право вступить в брак – втаком случае его содержание увеличивалось на 50 процентов и на 20 – с рождениемкаждого его ребенка. Кроме того, в его пользование переходил пресловутый дом вБокере. В случае же, если Анжель де Мон пожелает отдать свою руку Оливье де лаФонтейну, распоряжение капиталом все равно оставалось полностью в ее ведении;даже после ее смерти Оливье не мог его наследовать: он по-прежнему всецелодолжен был зависеть от ее детей.

Посредством такого вот запутанного и вместе с тем оченьпростого завещания нотариус де Мон, хорошо знавший человеческую природу, решилобеспечить благосостояние Ангелины при всяком повороте судьбы.

Правда, при всем своем желании даже он не смог обеспечить ейпокоя.

С трудом оторвавшись от созерцания дочери, Ангелина неслышнопрошла в дом и поднялась по боковой лестничке к себе в бельэтаж. Она позвалагорничную не прежде чем умылась, переоделась и собрала в узел свои роскошные,хоть и непослушные волосы.

– Месье де ла Фонтейн дома? – спросила она, стараясь, чтобыголос ее звучал, как обычно, не выдавая ее тревогу.

– Нет, мадам. Месье как ушел утром, так и не возвращался.

Странно. Голосок-то у горничной дрожал. Ангелина исподтишкапригляделась к ней. Хорошенькая девушка, типичная парижанка: худенькая,бледненькая, с чуточку порочным личиком, которое французы назвали бы«пикантным». Расторопная, услужливая Лоретта, принимающая близко к сердцу всезаботы своей хозяйки? Ох, вряд ли… Этот румянец, это волнение груди… Верно, онанеравнодушна к Оливье! А почему бы и нет? Ведь и сама Ангелина какое-то времябыла к нему неравнодушна. А поскольку они совершенно отдалились друг от друга(та «медицинская» история в трактире была последним адюльтером Ангелины),почему бы ему не завлечь в свою постель эту девушку, похожую на ласковуюптичку? Коли так, теперь понятно, почему Оливье всегда так хорошо осведомлен овсех намерениях Ангелины, о том, куда она едет, что покупает, кого принимает.Впрочем, зачем ему шпионы? Разве он и без того не знает о каждом шаге Ангелиныот нее самой (ибо, услышав, что Оливье связан с той же группой роялистов, ккоторой принадлежал де Мон, она вновь преисполнилась к «кузену» доверием)?

Тихий вздох вернул Ангелину к действительности, и онаувидела, что Лоретта по-прежнему застыла в неудобном книксене [107], как быпридавленная тяжелым, немигающим взглядом хозяйки.

Ангелина повела бровью, и девушка с облегчением выпрямилась,однако в ее голосе по-прежнему звучал испуг:

– Мадам чем-то обеспокоена?

– С чего ты взяла? – сердито спросила Ангелина, досадуя, чтоприходится врать служанке.

– Мадам недовольна мною? – не унималась Лоретта, испуганнотрепеща ресничками; но появилось что-то лисье в испуганно-птичьем ее личике, иАнгелина с изумлением обнаружила, что Лоретта явно хочет у нее что-то выведать.

Любопытство – обычное любопытство слуг? Или и впрямь шпионитдля Оливье? «Ну так дулю тебе, французская кукла!» Ангелина иногда, осердясь,думала по-русски – и очень грубо, с удовольствием отводя душу.

– Вовсе нет. Вот что, Лоретта… – Она на миг запнулась: чтобы такое придумать? – Пойди возьми в детской еще один коврик и отнеси постелитьЖюли.

– Я скажу Матье, – кивнула девушка, намереваясь перепоручитьприказ хозяйки здоровяку-лакею, однако Ангелина взглянула немилостиво:

– Если бы я хотела что-то поручить Матье, то сделала бы этосама! – И Лоретте ничего не оставалось делать, как, обиженно поджав свои и безтого крохотные губки, удалиться на второй этаж дома, где была детская.

Это займет ее не меньше чем на четверть часа, подумалаАнгелина. Время есть!

И она поспешила по галерее в другое крыло дома, где быликомнаты Оливье.

* * *