– Дело в том, что эта камера была отделена от коридора неглухой стеной, а всего лишь решеткой, – пояснил нотариус. – И любовник графинимог издали видеть и слышать все, так сказать, ее приключения на пути к нему. Оноказался человеком брезгливым и не пожелал быть десятым или одиннадцатымпосетителем этого розового грота. – Тут нотариус опять извинился. – Графиня,разумеется, сочла себя оскорбленной. Она плюнула на своего любовника ипредложила себя его товарищам по заключению. Однако ни один из них, несмотря надолгое воздержание и красоту дамы, не увидел в этом желанного вознаграждения.Все как один отказались. Тогда графиня засмеялась, задрала юбки и улегласьпрямо возле решетки, пригласив охрану на второй заход. Таким образом она хотелаотомстить своему бывшему любовнику, но не рассчитала пыла тюремщиков. Говорят,дело дошло и до третьего рейда. В конце концов доблестная дама лишилась чувств,потеряв счет своим визитерам, да так и валялась в коридоре Тампля с задраннойюбкой. И никто, даже насытившиеся охранники, не подавал ей помощи, пока она непришла в себя и кое-как не убралась восвояси. Потом графиня будто бы долгоболела – и как-то сошла со сцены. Еще я слышал, будто она тяжело переживалагибель своего брата на какой-то таинственной дуэли, но я не очень был озабоченее судьбой, да и судьбами других людей… только своей.

В голосе его, в котором только что звучали игривые донепристойности нотки, вдруг прорезалась такая боль, что Ангелина невольнокоснулась его руки.

– Что с вами… Ксавье? – Она даже не заметила, как назваласвоего супруга по имени, так хотела успокоить, ободрить его.

– Не стоило мне вспоминать! – Нотариус вскочил и принялсяходить по тесной – три шага туда, три обратно – каморке. – Это слишком больно,слишком мучительно!

– Успокойтесь, – растерянно пробормотала Ангелина. – Я нехотела, поверьте…

– Я не говорил об этом ни с кем, никогда! Вот уже двадцатьлет, как я боюсь обмолвиться об этом, боюсь, что не выдержу воспоминаний!.. О,зачем, зачем из пустого любопытства вы разожгли это пламя, которое я считалнадежно похороненным под слоем пепла?! – выкрикнул он, и Ангелина не узналасвоего всегда такого спокойного, мудрого, ироничного супруга. Сейчас перед нейстоял человек, измученный беспрестанным, хотя и тщательно скрываемымстраданием, и она осторожно взяла его руку.

– Расскажите мне. Вы слишком долго молчали. Клянусь, вамстанет легче!

– Дитя! – фыркнул де Мон. – Что вы, легкомысленная,легковерная женщина, знаете о любви, о жизни, о смерти? Разве вы способныпонять, что это такое – видеть казнь своей возлюбленной?

– Могу, – глухо проговорила Ангелина. – Мой возлюбленный,мой истинный супруг, отец моего ребенка, – говоря это, она не сомневалась вистинности своих слов, – был расстрелян у меня на глазах.

И замерла, раненная в самое сердце страшными воспоминаниями.Так они и сидели рядом – два измученных, страдающих человека, – пока де Моннаконец не заговорил:

– Красная гвоздика всегда играла во Франции особую роль.Наполеон всего лишь украл этот символ, а ведь еще со времен Фронды она служилазнаком приверженности дому Бурбонов и вообще королевскому дому. Особенно этупоследнюю роль она стала играть во времена революции, когда невинные жертвытеррора, идя на эшафот, украшали себя красной гвоздикой, желая показать, чтоони умирают за своего короля и бесстрашно смотрят в глаза смерти. О, историядикарей и антропофагов не знает столь варварских и диких сцен, как этареволюция! В то страшное время цветок этот носил название oeillet d’horreur –гвоздика ужаса. Да, теперь роялисты избрали белую гвоздику своим знаком, ибокорсиканец присвоил красную, но в то время, повторяю… Да, в то время я был ещене стар: пятьдесят – это не возраст для мужчины, тем более если он влюбленвпервые в жизни. У меня было множество женщин, но только одна поразила моесердце любовью. Я встретил ее поздно – что ж, тем больше имелось оснований,чтобы никогда не расставаться с нею. Она была много моложе меня, она мне ивернула молодость. Так, как любил я, любят лишь раз в жизни, да и то не каждый.Тогда в моде были маленькие, пухленькие женщины, которых называли «перепелочками».Она же была другая: высокая, изящная и такая тоненькая, что я мог бы обхватитьее талию пальцами одной руки, клянусь! Ее звали Иллет – Гвоздика, и в тотроковой день, когда ей исполнилось двадцать пять, она украсила себя краснойгвоздикой – просто знаком своего имени. Она не знала, что как раз за день дотого был казнен один из невинных, который, перед тем как положить голову наплаху, бросил в толпу красную гвоздику и крикнул: «Этот цветок погубиткровавого тирана!» Возможно, он был провидец, а может, безумец, достаточнотого, что его слова кто-то запомнил, а увидев мою Иллет с красною гвоздикой,донес на нее как на пособницу смутьянов-аристократов. Она и впрямь былааристократкой из прекрасной семьи – и вся эта семья теперь была обречена. Онивстретили свою участь достойно – и в один страшный день все вместе взошли наэшафот.

– А… вы? – робко спросила Ангелина. – Вы не смогли ееспасти?