понимаю, что это очень нравится Ланни, что к такой жизни стремятся ее ум и душа.

Да, именно это ей и нужно: порвать с прошлым, связанным с Мэлвином Ройялом, начать все заново, быть собой.

Значит, Ланни уедет. При одной мысли об этом в груди все сжимается, сердце колотится в панике. Даже не представляю, как отпущу ее. А вдруг я понадоблюсь ей, а меня не окажется рядом?

Как-то днем, когда мы сидим в зале реабилитационного центра, Ланни начинает рассказывать о каком-то смешном случае, когда она ходила утром в приемную комиссию. Коннор ухмыляется.

– В приемную комиссию? Ты хочешь подать документы?

Дочь бросает на меня быстрый взгляд и отводит глаза.

– Не знаю, – отвечает она. – Я вообще сомневаюсь, что смогу поступить.

Я‐то знаю, почему Ланни не уверена насчет заявления. Из-за меня. Она не говорит это вслух, да и не нужно. Достаточно одного взгляда в мою сторону. Внезапно передо мной вспыхивает картина, как может закончиться жизнь дочери, если продолжать в том же духе: она никогда не поступит в колледж; никогда не уйдет из дома; она никогда не познает ни мира, ни саму себя, не поймет, что ей интересно. Она не сможет развиваться, будет топтаться на месте, а виноватой окажусь я, потому что слишком крепко в нее вцепилась.

Я никогда не хотела, чтобы дочь боялась всего на свете. А только хотела, чтобы она научилась оценивать возможные опасности и справляться с ними.

Что-то надламывается во мне; я чувствую нерешительность, сомнение. Я попыталась ослабить хватку и дать детям больше свободы, но чуть не погубила Коннора и Ви.

Как можно просить меня сделать это снова?

И как я могу это не сделать? На самом деле день, который не сулит ничего опасного, никогда не настанет. Моя бдительность в отношении «Сайко патрол» оказалась бессмысленной, когда разъяренный Кевин пронес в школу пистолет. Моя мания постоянно проверять местонахождение детей оказалась бессильна перед их стремлением к хоть малейшему проявлению свободы.

Я пыталась ограничить доступ Коннора к информации о его отце, а в итоге сын только начал копать глубже. Если я не ослаблю хватку, то в конце концов задушу детей. А им необходимо свободное пространство, чтобы дышать.

Я вижу, с какой тоской Ланни смотрит в окно в сторону кампуса. Как я могу наблюдать, как моя дочка так отчаянно чего-то хочет, и не сделать все, что в моих силах, чтобы она это получила?

Я потратила столько лет, чтобы мы остались в живых, были в безопасности, что забыла, зачем вообще это нужно. Чтобы мы могли жить своей жизнью. Вот почему мы прекратили бегать туда-сюда и осели в Стиллхаус-Лейке: потому что нам нужно было найти место, где мы могли бы почувствовать себя дома, пустить корни. Именно там мы построили дом и стали семьей.

Стиллхаус-Лейк – то место, где мы сделали выбор. То место, где мы решили, что с нас хватит, хоть я и боялась до чертиков. И пусть каждый день в Стиллхаус-Лейке я провела в постоянном страхе перед Мэлвином и его приспешниками, но я справилась. Мы это пережили.

Все к лучшему. Если б мы поддались моему порыву, то сбежали бы при первых признаках опасности. И, наверное, так и бегали бы до сих пор, преследуемые то Мэлвином Ройялом, то «Ангелами» – с Сэмом на их стороне прицела. Потому что он никогда не узнал бы нас поближе, никогда не изменил свое мнение обо мне.

Мы не стали бы одной семьей, как сейчас. Значит ли это, что мой порыв сбежать из Стиллхаус-Лейка оказался ошибочным? Не знаю. Но я точно знаю, что в мою жизнь опять вернулся страх и его слишком много. И что я уже не доверяю сама себе, как раньше.

Пора с этим кончать.

Так больше нельзя.

Мне нужно перестать убегать от себя. От того, что случилось в Сала-Пойнте. От боли Коннора. От потребности Ланни найти свое место в жизни.

Раньше я заставляла себя мириться со страхами и делать то, что лучше для моих детей. Я выступила против Мэлвина Ройяла. Я одолела «Авессалома».

Я привыкла бороться. Привыкла настаивать на своем. Раньше я была сильной.

Вот что сделал со мной Джонатан Уотсон: он заставил меня бояться.

Но это не настоящая я.

И, черт возьми, я точно не хочу видеть такой свою дочь.

– Ты наверняка сможешь поступить в Дьюк, – говорю я Ланни. – С твоими-то оценками… И для офигенного вступительного биографического эссе материала у тебя больше чем достаточно.

Она моргает, глядя на меня, как будто я вдруг заговорила на незнакомом языке. Но я не останавливаюсь:

– А если ты предпочитаешь Рейн, мы выберем подходящий уик-энд, чтобы вернуться туда еще раз. А лучше составь список всех интересных тебе колледжей, и мы можем объехать их на машине.

Ланни вопросительно смотрит на Коннора. Он пожимает плечами и смотрит на Сэма. Сэм поднимает бровь и смотрит на меня. Ему любопытно, к чему я клоню, и он позволяет мне продолжать. Я выдерживаю его взгляд и тут понимаю, что приняла решение, даже не посоветовавшись с ним. Но почему-то я уверена: он меня поддержит.

– А с остальным разберемся вместе, – говорю я им. – Только одно правило… – Тянусь к Сэму и беру его за руку. – Больше не позволять страху управлять нашей жизнью. Мы живем по своим правилам, и ни по чьим другим. Договорились?

Эпилог

Сэм

Я один в машине. Еду в реабилитационный центр, когда звонит мобильник. Номер незнакомый, но я сразу отвечаю на звонок.

– Это, случайно, не мой старый дружок Сэм Кейд?

Мгновенно узнав голос, жму на тормоза. Голос покойника. Или, по крайней мере, человека, который должен им быть.

– Варрус. Ты жив.

Похоже, он очень доволен собой.

– Я следил за новостями. Кажется, у тебя проблемы с законом.

Позади сигналят, и я быстро выруливаю на парковку, чтобы не отвлекаться.

– Ты где?

– Ай-ай-ай, так ведь совсем неинтересно, правда?

Вожусь с телефоном, пытаясь придумать, как бы записать разговор. Мне нужны доказательства, что Варрус жив. Это единственный способ раз и навсегда очистить свое имя.

– Какую бы игру ты ни затеял, это тебе даром не пройдет.

– Возможно. Хотя никогда не знаешь наверняка… Случаются и более странные вещи. Например, ты делишь постель с женщиной, которая помогла убить твою сестру…

– Это не игра, Лео!

– Конечно, нет, – огрызается он. В его голосе чувствуется холод и даже смертельная угроза. – Я предупреждал тебя, Сэм. «Ангелы» больше не играют. Мы