– Далеко, – она сочувственно изогнула брови. – А я на Кантемировской снимаю. Дороговато, конечно, зато до работы поближе…

Через вестибюль вдохновенным вихрем пронеслась стайка научников; воздух вокруг них так и искрил заумными терминами. Верховскому показалось даже, что он узнал долговязого лаборанта-артефактора. Странные они всё-таки. Непонятные. Не от мира сего. И Лидия в том числе; даже, наверное, в большей мере, чем все прочие. Она, наверное, порадовалась бы, если бы узнала, что Верховский нацелился на пятую категорию и, может быть, повышение в звании… Надо будет позвонить ей – из элементарной вежливости. Когда время появится.

– …Третий день барахлит, не знаю, что и делать, – Сирена притворно вздохнула и выжидательно воззрилась на Верховского.

Он уловил хвост этой фразы только потому, что потом коллега замолкла. Что там у неё поломалось?.. Впрочем, какая разница – она не за этим завела разговор.

– Ну, могу посмотреть, – осторожно буркнул Верховский, принимая правила игры. – Только у меня с собой ничего нету.

– Ой, да у меня всё дома есть, – воодушевлённо заверила Сирена и лукаво улыбнулась.

Толкнув тяжёлую входную дверь, Верховский первым вышел в истекающий бледным светом фонарей зимний вечер. Холодно. И ещё скоро новый год. Ничего не значащий, но отчего-то торжественный способ что-нибудь поменять в застоявшемся жизненном укладе.

Может быть, и вправду пора?

XVIII. Заповедное золото

По краю заброшенного поля рос ясенец. Сухой жаркий ветер ласкал высокие стебли, усыпанные звездчатыми розовыми цветами, далеко относил тяжёлый масляный аромат. Ясенца было много; предоставленный сам себе, он обильно разросся вдоль кромки бывшей пашни, от безымянного перелеска до высокого обрывистого берега Малой Вихоры. Яр протянул руку к ближайшему стебельку и стряхнул с пальцев искру волшебного огня. Пламя невесомо вспорхнуло над хрупкими цветками и истаяло в солнечном свете, оставив растение невредимым.

Тут когда-то не было никакого ясенца. Давным-давно деревенские, собравшись вместе, вырубили над обрывом редкие березняки, выжгли оставшиеся пни и поровну разобрали новую удобренную золой пахоту. У отца тоже была здесь делянка. На высоком берегу, под жаркими солнечными лучами в тучные годы обильно вызревала озимая пшеница; Яр помнил, хоть и смутно, золото спелых колосьев, раскалённый полуденный зной и стрёкот кузнечиков, сливающийся с далёким рокотом речных вод. Теперь на одичавшей пашне растут только сорные травы. Перешагнув через старую борозду, служившую когда-то межой, Яр медленно двинулся сквозь заросли осоки. Палящее солнце поднималось в зенит.

Обитатели брошенных человеком полей не могут не заметить чужака. Яр нарочно выбрал час, когда живые не посмеют сунуться в угодья нежити; если кто и увязался за ним из деревни, за межу не пойдёт – побоится. Чем дальше в поля, тем явственнее чьё-то недоброе присутствие. Над дикими травами дрожит в воздухе знойное марево. Тонкие стебли поднимаются по пояс, меж них сплетаются, как тенёта, цепкие вьюны. Захочешь убежать – не сумеешь, будто и впрямь нежить расставила силки на редкого гостя. У дальнего края поля торчит из земли покосившийся шест, на который когда-то метали сено. Как это он выстоял столько лет?

Шальной порыв ветра змеёй скользнул через поле, пригнул к земле ломкие стебли. Потом ещё и ещё – справа, слева, совсем близко. Разнёсся в душном воздухе тонкий посвист. Откуда – не понять. Яр сжал кулаки, призывая дремлющее в крови пламя. Подвластная порыву ветра осока хлестнула его острыми листьями, высекла из-под кожи россыпь алых капель. Неживой, кто бы он ни был, дразнил сам себя, забавлялся с обречённой добычей.

Как бы его изловить?

– Покажись! – крикнул Яр в гудящую от ветра пустоту. На послушание не рассчитывал – хотел посмотреть, что станет делать нежить.

А нежить несказанно обрадовалась.

Ветер едва не сшиб Яра с ног. Вьюны вцепились в лодыжки, предательски раздалась под ногами земля, разом ставшая рыхлой. Наставница назвала бы его идиотом и была бы права: вот так запросто дать неведомой нежити право на свою жизнь! Прыжком сквозь чары Яр вырвался из западни и, пока неживой не опомнился, опрометью бросился через поле, лихорадочно соображая на бегу. Кто же тут такой засел? Серьёзная тварь, раз забавляется с землёй и с ветром!.. Впереди зелёными стрелами рванулись к небу крепкие стебли, во мгновение ока вымахали выше человеческого роста, встали сплошной стеной. Яр швырнул в них пригоршню волшебного пламени. Из ниоткуда – и отовсюду сразу – послышался ехидный смех.

– Умаялся, что ли? А, волхв? – вкрадчиво спросила пустота. – Дай-кось, подсоблю тебе…

Яр прыгнул сквозь чары, не дожидаясь, пока умолкнет шёпот. Там, где он только что стоял, свился из раскалённого марева маленький смерч. Свирепый вихрь вырывал траву из земли, жадно глотал полыхающий рядом огонь; несколько мгновений – и пламя угасло, оставив после себя лишь мелкий серый пепел. Ну, кто же это такой бесстрашный? Не полудница, не тень, не плакальщик… Лихо или полевой, никак не меньше. Неудивительно, что храмовые недоучки-соколы сюда не суются. Как же его поймать? Если лихо, то под открытым небом, пожалуй, никак. Если полевой…

Земля вздыбилась под ногами. Яр потерял равновесие, рухнул на колени и тут же вскочил, обрывая с рук клейкие побеги. Всё-таки полевой, раз так хочет затащить под землю. Тут ничего от пашни не осталось; что же его держит? Последний пшеничный колосок? Оброненный полвека назад серп? Это можно искать до старости… Раскалённый порыв ветра отвесил Яру пощёчину, наказывая соображать побыстрее. Можно подпалить волшебным огнём всё поле, но тогда окрестный люд сбежится посмотреть на пожар – и незадачливого волхва сожгут в том же пламени. К тому же местный хозяин нужен ему… неживым. Иначе всё насмарку.

Прыжок – к зарослям ясенца. Прыжок –