— Спасибо, — Дронго пожал руку другу. — Новообще-то ты меня переоцениваешь, — добавил он со своей обычнойусмешкой. — Надеюсь, что у меня в этом мире найдется еще пара друзей,кроме такого никчемного инвалида, как ты. Думаешь, я забыл, как ты сдалангличанам всю операцию?

— Вот это другое дело, — улыбнулся Эдгар, —теперь ты прежний.

Следующая неделя была наполнена разнообразными событиями. ВМоскве состоялся грандиозный прием по случаю приезда гостей. На вокзалеторжественно играл оркестр, чиновники говорили приветственные речи. Правда,встреча с мэром города в саду «Эрмитаж» не состоялась. Вместо него приехалидругие чиновники. И ни с кем из руководителей страны участники «Экспресса» тожене встретились.

В гостинице «Россия» шумно отпраздновали свадьбу СильвииТреудел. Затем была встреча в Минске. Белоруссия была самой бедной из стран,принимавших гостей из «Экспресса», но прием был самым радушным. Здесь ихпринимали особенно тепло, старались выполнять все пожелания гостей и создать иммаксимально благоприятные условия для работы.

Минск приятно поразил ухоженным видом, чистотой, своимипроспектами и улицами. В представлении западных писателей Белоруссия былаоплотом диктатуры Лукашенко, в которой не могло быть ничего хорошего.Разгромленная экономика и авторитаризм в политике должны были сказаться и настране. Но вместо этого они увидели идеально ухоженный город, который являлсобой контраст полуразрушенному Санкт-Петербургу. Несмотря на очевиднуюбедность, в Минске не было нищих на улицах, не было разваливающихся зданий,покосившихся оконных рам, плохих дорог. Участники «Экспресса» побывали на открытиипамятника жертвам холокоста. Приехавшие из разных стран евреи открывали его вМинске, недалеко от гостиницы «Беларусь». Этот памятник должен был сказатьвсему миру: вселенское зло, поразившее однажды Европу, не должно повториться.

Одиннадцатого июня поезд прибыл в Варшаву. Гостей разместилив центре столицы, в отелях «Метрополь» и «Полония», расположенных напересечении Иерусалимской аллеи и Маршалковской улицы. Это было в ста метрах отвокзала, рядом с которым вздымалась вверх сталинская многоэтажка, подареннаяполякам полвека назад Советским Союзом.

Здесь, в Польше, на исходе шестой недели, стало ясно, что«Экспрессу» пора сворачивать свою работу. Многие устали, некоторые разъехалисьпо домам. Еще раньше уехал Павел Борисов, которого отозвали, поняв, что большеничего не случится. Но Яцек Пацоха и Дронго оставались в «Экспрессе»,намереваясь до конца выдержать испытание.

На следующий день их повезли в музей Шопена. Многиеотказались от этой поездки, предпочитая остаться в Варшаве. Но два автобуса с экскурсантамиотправились в дорогу, и Дронго находился в одном из них. Все эти дни он былмрачен и задумчив как никогда. Неприятная история с Селимовичем, которыйвынужден был остаться в Москве для лечения, поразила его своей обычнойнеобычностью. Во все времена после войны оставались раненые люди, но еще большебыло раненых душ. Дронго знал это лучше других. Побывавший на несколькихвойнах, оставшийся в живых после невероятных событий, дважды раненный, он знал,как это больно — иметь раненую душу. И поэтому горькие мысли его были онесчастном Мехмеде Селимовиче, заплатившем страшную цену за развязанную кем-тогражданскую войну в Югославии.

В музее их недолго водили по комнатам, где жил великийпольский композитор, рассказывая о его жизни. А затем они разместились наскамейках перед домом, и звуки музыки полились из раскрытых окон, заполняяпространство вокруг. Дронго сидел, закрыв глаза. Музыка Шопена — одно из техпроявлений человеческого гения, которое никого не может оставить равнодушным.Казалось немыслимым, что человек может найти такие необычайные сочетаниязвуков. От радостно-нежных до щемяще-грустных. Они будоражили душу, заставляялюдей верить в существование Бога, позволившего проявиться столь невероятномудару. В гениальной музыке всегда есть некая гармония Вселенной. Словно этокосмическое послание, переданное человечеству в закодированном виде.

Музыка смолкла. Под впечатлением услышанного люди сидели наскамьях, наслаждаясь тишиной, в которой как бы продолжала звучать музыка.Аплодисменты были бы излишними, в музыке Шопена важна также и наступившая посленее тишина, соединяющая вас с этим миром.

Когда зрители стали расходиться, Дронго подошел к двумженщинам, сидевшим в первом ряду. Мэрриет вытирала слезы — так растрогала еемузыка. Мулайма Сингх взглянула на Дронго и улыбнулась. У нее былаочаровательная улыбка, мягкая и немного лукавая.

— Нужно возвращаться к автобусам, — напомнилаМэрриет, убирая носовой платок.

— Может, вы останетесь? — спросил Дронго уМулаймы.

— А как мы доберемся до города? — улыбнувшись ещераз, спросила она.

— Возьмем такси, — предложил Дронго.

Мулайма согласно кивнула. Тактичная Мэрриет, поняв, чтобудет лишней, взяла свою сумку и попрощалась:

— До свидания, надеюсь, вы не очень задержитесь.

Мэрриет ушла, и они остались вдвоем. Пели птицы, словновторя мелодиям Шопена.

— Завтра утром мы уезжаем в Берлин, — задумчивосказала Мулайма, — там мы и расстанемся.

— Да, наше невероятное путешествие подходит к концу.

— Оно вам понравилось?

— Конечно, — кивнул Дронго. — Полтора месяца втакой компании, столько приятных людей. По городам и странам Европы, из одногоконца в другой. Это было изумительно. Если бы не было такой идеи, ее нужно былобы придумать.

— Говорят, Вольфарт носится с идеей проехать и поамериканскому континенту.

— Тогда снизу вверх, — предложил Дронго, — отПатагонии до Канады, через Южную и Северную Америку.

— Это невозможно, — засмеялась она, — но всеравно романтично. Вы любите музыку Шопена?

— Я вообще поклонник классической музыки, —признался он. — Моцарт, Шопен, Брамс, Штраус… Мне по душе их легкость, ихнаполненная солнцем и радостью музыка.

— Вы романтик, — сказала она убежденно. — этохорошо.

— Скорее, я пытаюсь быть романтиком, — он взял ееруку в свою, наклонился и мягко поцеловал.

Она взглянула на него более внимательно. В его глазах былатакая тоска, словно он решится продолжить разговор, переступая через себя.

— Мулайма, — прошептал он, — зачем вы меняобманули?

Она вздрогнула. Она ожидала любой развязки, любойнеожиданности, но только не этих слов. Дронго держал ее руку в своей и, глядяей в глаза, задал вопрос, от которого она вздрогнула. Пытаясь освободиться, онастаралась выдернуть руку из ладони Дронго, но тот крепко держал ее.

— Почему вы меня обманули? — снова спросилон. — Вы говорили, что не знаете греческого языка, а сами беседовали сКонстантином по-гречески.