– Совершенно верно! – воскликнул он. – Правильно ты сказал, засранец!

Когда Далтон спросил, с чего я так разоделся, я ответил, что ездил в город, чтобы позволить своей бывшей девушке вытащить сердце из моей груди и сожрать его у меня на глазах. Он ткнул книгой мне под дых:

– Тебе надо познакомиться с моим приятелем мистером Рильке. Рильке говорит: «Мы сами не знаем, почему то или другое так влияет на нас». Рильке говорит: «Секс труден, да. Но есть трудные вещи, которые достались нам как бремя…»

Я записал это и другие его изречения на салфетку вместе с некоторыми выдержками из Полотняного и компании. К закрытию я уже был в порядке. Сидни превратилась в размытое воспоминание, словно нечто, случившееся десятилетия назад. Я допил свой скотч, со стуком опустил на стойку бокал и ткнул дяде Чарли пальцем в грудь.

– Что за… – начал дядя Чарли.

Я посмотрел вниз. Бокал разбился.

– Ладно, оставь, – сказал он, увидев выражение на моем лице. – Топай домой.

– Да, – добавил Далтон, глядя на свою кожаную куртку, забрызганную скотчем. – Это точно, засранец. Топай домой.

Я кое-как добрел до дедова дома и рухнул без чувств на двухсотлетний диван. Очнувшись на рассвете, я сделал невероятную вещь. Собрал все свои статьи из Йеля и сложил их вместе с наскоро напечатанным резюме в конверт, адресованный в «Нью-Йорк таймс». Сидни еще посмотрит! Когда из «Таймс» придет письмо с отказом, я перешлю его ей. Бросив конверт в почтовый ящик рядом с «Публиканами», я поплелся в «Лорд и Тейлор», где за день наторговал больше тысячи долларов и получил в подарок серебряный нож для писем, который подумывал вонзить себе в сердце.

Несколько дней спустя я брился в ванной, собираясь на смену в товары для дома. Тут бабушка распахнула дверь.

– Пат больше нет, – сказала она.

Пат? Пат умерла сто лет назад. Я уставился на отражение бабушки в зеркале.

– Дяди Пат, – сказала она. – Пата Бернса.

Она имела в виду отца других моих кузенов, мальчишек, которых всячески превозносила, называя «истинными джентльменами».

– Бедняжки, – сказала она, вытирая глаза полотенцем, которое я ей протянул. – Девять сыновей без отца. Только подумай!

В церкви из-за большого количества народу было до невозможности жарко и душно. С задней скамьи, на которую нам с трудом удалось пробиться, мы с бабушкой смотрели, как сыновья Бернсов несут гроб отца. Все они были темноволосые, розовощекие и мускулистые – даже под траурными костюмами. Словно отлитые по общему образцу, они точь-в-точь походили на отца, разве что один выделялся из всех. Мне казалось, что всю тяжесть гроба он нес на своих плечах. У меня сердце болело за него и за всех Бернсов, и в то же время мне очень хотелось уйти. Сбежать в «Публиканы», поговорить с Далтоном о Монтене, смыть выпивкой все мысли об отцах и о смерти. Но после церемонии бабушка настояла, чтобы я отвез ее к Бернсам домой.

Мы сидели в гостиной вдовы дяди Пата, тети Шарлен. Она приходилась моей маме троюродной сестрой, но я обращался к ней, как всегда, «тетя Шарлен». Когда я был маленький, тетя Шарлен как будто понимала, какая буря мыслей проносится у меня в голове, и говорила со мной так ласково, что я немедленно успокаивался. В тот день она вела себя так же. Мы долго беседовали с ней, но я запомнил только одну тему, которой мы коснулись в разговоре. Отцы. Она сказала мне, что беспокоится, как ее сыновья будут жить без отца. Я чувствовал, что ей хочется услышать от меня что-то обнадеживающее, как от сына, выросшего без отца, но не знал, что отвечать.

И тут сын тети Шарлен Тим, тот самый силач, подошел к нам. Извинился, что перебивает. Пожал мне руку, принял мои соболезнования. Его ладонь казалась гигантской по сравнению с моей. Мой ровесник, он был раза в два крупнее. Недавно закончил университет в Сиракузе, где играл в футбол. Его предплечье было толщиной с мою ногу. Он говорил с тем самым лонг-айлендским акцентом, который я настойчиво в себе искоренял, но, слушая Тима, мне захотелось вернуть его обратно. У Тима он звучал круто.

Тим спросил тетю Шарлен, не нужно ли ей что-нибудь. Воды? Что-то поесть? Спрашивая, он держал ее руку в своих. Он так мило держался со своей мамой, что бабушка смотрела на них со смесью недоверия и восторга. Тим наклонился и поцеловал тетю Шарлен, а потом пошел принести ей попить, сделать сэндвич, проследить, чтобы у гостей было все необходимое. Бабушка проводила его глазами, а потом обернулась ко мне, часто моргая, словно выстукивала послание азбукой Морзе.

Ей даже не пришлось произносить этого вслух.

Настоящие мужчины заботятся о своих матерях.

Глава 29. «Нью-Йорк Таймс»

Дора, стоявшая за прилавком, взяла трубку, потому что я был занят с покупательницей. Продолжая свою вдохновенную речь о свечах и мыле, я услышал, как Дора говорит, что я сейчас не могу подойти.

– Кто? – выкрикнула она в телефон. – «Нью-Йорк таймс»?

Я метнулся к прилавку и вырвал трубку у нее из рук.

– Алло? – сказал