классический октябрьский полдень у нас на подъездной дорожке показался почтальон с судьбоносным розовым конвертом в руках. Я распознал четкий архитекторский почерк с расстояния двадцати шагов. Забрав письмо у почтальона, я разорвал его на полдюжины клочков. А минуту спустя уже складывал их вместе. Она скучает по мне, любит меня, хочет встретиться где-нибудь в городе поужинать.

Я поклялся себе не ходить. Прочел еще пару страниц книги, заварил чашку чаю, позвонил Сидни и сказал, что сегодня вечером свободен. Остаток дня я репетировал перед зеркалом в ванной разные выражения лица. Крутое. Спокойное. Собранное.

По пути к станции я заглянул в «Публиканы» в поисках поддержки и одобрения. Из всех моих знакомых в баре оказался только Твоюжмать. Он спросил, куда это я так вырядился.

– На ужин с бывшей девушкой, – ответил я, закатив глаза.

– Ох, твоюжмать.

– И не говори, Твоюжмать.

– Твоюжмать, парень. Твоюжмать.

– Девушка когда-нибудь разбивала тебе сердце? – спросил я.

Твоюжмать приблизил лицо вплотную к моему. Выдохнул на меня аромат девятой, не меньше, кружки пива, и от его дыхания, вонявшего перегаром, галстук у меня на шее заходил вверх и вниз. Однако я не отстранился, и он это оценил, словно сочтя мою выдержку за признак лояльности. Потом выдал отеческий совет, которого мне не забыть до конца дней.

– Я как-то пыхтил одну молоденькую фифу-шмифу, – сказал он. – И когда она лямзила мой ухти-пухти, сказал, что таких мне не надо, нет уж, и отмурзил ее кулачищами по всей физии-мизии. Понимаешь, о чем я?

Сидни больше не жила с родителями. Снимала квартиру на верхнем этаже таунхауса на Ист-Сайде. Когда она открыла дверь, у меня подкосились ноги. Она была еще красивей, чем я запомнил. Карие глаза, осенние золотистые волосы – прошло каких-то два месяца, но я успел их забыть. Я сказал себе, что красоту не только нельзя описать словами, но и запомнить тоже.

В ресторане я заказал скотч. Сидни попросила водку с тоником и сразу перешла к делу. Извинилась, что опять причинила мне боль. Но на этот раз извинение прозвучало по-другому. Не как стандартная прелюдия к примирению, которой я ожидал. Она рассказывала про Трастовый Фонд – его семью, яхту, чувство юмора так, что было ясно – он не просто друг, и не просто ухажер. Он ей небезразличен, сказала Сидни, но и я тоже. Она разрывается на части.

Я не мог дальше выслушивать подробности про Трастовый Фонд. Всего скотча в «Публиканах» не хватило бы, чтобы стереть из моей памяти детали, которые Сидни сообщила. Чтобы сменить тему, я спросил, чем она занимается. Работает в небольшом рекламном агентстве, ответила она, и с удовольствием. Судя по всему, мечты об архитектуре и режиссуре она забросила. Сидни спросила, чем занимаюсь я. Я рассказал о своем романе, под рабочим названием Рассказы с винокурни. Пока что я написал восемнадцать страниц. Рассказал, как Вонючка метнул в баре в одного из клиентов топориком для мяса, и тот воткнулся в стену, словно томагавк. Я подумывал начать книгу с этого эпизода. Я знал, что Сидни не нравится в «Публиканах», но не представлял, о чем еще говорить, и изо всех сил старался избегать темы, которая наверняка вывела бы ее из себя. Почувствовав, что я что-то скрываю, она спросила прямо:

– И чем ты зарабатываешь на жизнь?

– У меня есть работа.

– Где?

– Нигде. Ничего особенного, просто временное место.

– Джей Ар. Дорогой мой. Где ты работаешь?

– В отделе товаров для дома «Лорда и Тейлора».

– Каких товаров?

– Для дома.

Официант подошел принять у нас заказ, но Сидни, махнув рукой, отослала его.

– Нам понадобится больше времени, – сказала она ему. – Гораздо больше.

Она поправила приборы, заново сложила салфетку и вперила взгляд в белую скатерть, словно там была записана речь, которую она собиралась произнести. А потом разразилась даже не речью, а проповедью. Куда подевались твои амбиции? Что стало с твоими надеждами и стремлениями? Зачем тогда надо было учиться в Йеле? Какого черта ты торгуешь свечками и хрусталем?

– Просто, – с несчастным лицом ответил я, – у меня хорошо получается.

– Ты пробовал устраиваться в газеты? Отправлял свои статьи из «Йель дейли ньюс»? Обращался в «Нью-Йорк таймс»?

– Нью-Йорк…? Я тебя умоляю! Ты пьяна. Никакой больше водки.

– Ты же прямо-таки бредил «Таймс»! Говорил, это твоя мечта.

– Серьезно?

Я ничего такого не помнил.

– Слушай. «Таймс» – просто не моя лига. «Таймс» – это… как ты. Чудо, что я вообще попал в Йель, и чудо, что встретил тебя. Но молния не ударяет в одно место трижды.

– Тебе пора перестать прятать голову в песок, Бедовый.

– Я и перестал. Когда мы с тобой познакомились. И посмотри, куда это меня завело.

Я вжал голову в плечи. Сидни рассмеялась.

После ужина мы пошли прогуляться по Мэдисон-авеню, разглядывая витрины магазинов. Сидни взяла меня за руку, прижалась ко мне боком. Я ненавидел себя за то, как сильно ее хочу.