Вернувшись к ней в квартиру, мы улеглись в гостиной на полу и стали болтать, преимущественно о книгах. Она сказала, что читает теперь больше, чем в Йеле, и даже открыла для себя новое направление с потрясающими молодыми писателями. Я завидовал каждому из них, чье имя она называла, и не потому, что они были талантливы и уже печатались, а потому, что им удалось произвести впечатление на Сидни. А еще я подозревал, что открыла она их не сама, а с подачи Трастового Фонда. Я перекатился по полу к ней поближе и поцеловал. Ее губы были еще мягче, чем мне помнилось. Я расстегнул ее блузку, стиснул руками грудь, раздвинул коленом ее ноги. Она выдернула из брюк мой ремень, прижалась ко мне и начала повторять «о» и «да». Но потом вдруг остановилась и отодвинулась.

– Не надо, – сказала она. – Сегодня был такой хороший вечер. Давай не будем его портить.

– И как это его испортит?

– Я не хочу торопиться.

Голос у меня в голове подсказывал, что Сидни не хочет торопиться, потому что я болтаюсь в «Публиканах» и работаю в «Лорде и Тейлоре». Если бы я с порога объявил, что получил место на Уолл-стрит, мы уже были бы голые. Я вскочил на ноги. Голова закружилась. Комната вращалась вокруг меня. Наверное, я перебрал со скотчем. Или, наоборот, выпил недостаточно. Сидни тоже поднялась, схватила меня за руку, стала просить остаться и выслушать ее. Я выдернул руку. Если уйти сейчас, еще можно сохранить остатки гордости. И, что даже важнее, можно успеть на поезд в 1:19 и попасть в «Публиканы» до закрытия.

Глава 28. Тим

Народу в баре было битком. Я втиснулся между четырьмя коммивояжерами, жаловавшимися на своих боссов – или бонусы, я не совсем понял, – и мужчиной, которого недавно бросила жена, ушедшая к другой. Дядя Чарли занимался тем, что давал им советы – всем одновременно. Увидев меня, заметив выражение на моем лице, он отдернул голову, словно ему сунули под нос нюхательную соль.

– Кто умер?

– Я. Я только что ужинал с Сидни.

– Суки, – сказал он, ударив по стойке бутылкой «Дьюарс». – Все они суки.

Коммивояжеры и брошенный муж зафыркали, выражая свою солидарность.

Дядя Чарли налил бокал до краев и подвинул ко мне. Настоящий фонтан Треви скотча. Потом начал открывать бутылки пива для коммивояжеров, отвлекшись от меня. Я обвел бар глазами. Наверное, кто-то другой увидел бы просто случайное сборище пьянчуг, но я видел близких людей. Друзей и родню. Попутчиков. Биржевые брокеры и скряги, считающие каждый цент, спортсмены и инвалиды, матери семейства и супермодели – все мы были одним целым. Всех кто-то ранил, и потому мы пришли в «Публиканы», ведь несчастье любит компанию и стремится оказаться в толпе.

Дядя Чарли снова повернулся ко мне.

– Ну ладно, – сказал он, – давай-ка послушаем.

Я испустил глубокий вздох. Плохая идея. Кислород, в сочетании со скотчем, сделал меня не только грустным, но и многословным. Позднее дядя Чарли рассказывал, что я пробормотал нечто вроде «Когда человек умирает, все начинают говорить, что жизнь – хрупкая штука, но, черт побери, на самом деле это любовь – хрупкая штука, потому что очень сложно кого-то убить, а вот любовь умирает быстрей свежесрезанных цветов, вот что я думаю, черт побери, черт побери». Дядя Чарли не знал, как ответить, но я и не предоставил ему такой возможности, поскольку мои слова как будто открыли свободный микрофон. Мужчины начали хором высказывать свое мнение о любви и о женщинах.

Один из них, в мятом полотняном костюме, сказал, что любовь ничем не отличается от опьянения.

– За эйфорией неизбежно следует депрессия, – утверждал он. – Сначала подъем, потом спуск. Количество выпитого определяет, насколько плохо тебе будет на следующий день – правильно? То же самое и с любовью. Ты платишь кровью из носа за каждый оргазм.

– Ну спасибо, – откликнулся дядя Чарли. – Теперь я, наверное, неделю не смогу прогнать эту картину у себя из головы.

Парень рядом с Полотняным, волосы которого напоминали табачный лист, распластанный по скальпу, выступил вперед.

– Я вот что скажу про красивых женщин, – сказал Табачный Лист. – Красивые женщины всегда одиноки, но никогда не бывают одни. То есть у них всегда есть парень, и даже если им плохо, путь к ним все равно закрыт. Такая вот извечная дилемма.

Дядя Чарли кивнул.

– Дилемма, – повторил он.

Я услышал голос у себя за спиной. Обернулся, но там никого не было. Я поглядел вниз. Где-то на уровне пупка у меня торчал большой орлиный нос. К носу крепился мужчина с глубоко посаженными голубыми глазами и ямочками на щеках в точности как у Ширли Темпл. Несоразмерным его росту басом он заявил, что женщины – существа более «высокоразвитые», чем мужчины, и потому способны испытывать противоречивые эмоции. Они могут одновременно любить тебя и ненавидеть, сказал он. А у мужчины, сказал он, либо все, либо ничего.

Дядя Чарли пропел себе под нос пару строчек «Все или ничего».

– Любовь наполовину и меня никогда бы не устроила, – сказал он Ямочкам.

Четвертый мужчина, с таким высоким и покатым лбом, что меня так и подмывало что-нибудь