Даже в тусклом свете я видела, что женщина умирает. Ее дыхание было затрудненным и прерывистым. Она лежала без сознания, с закрытыми глазами, лишь иногда чуть-чуть подергивалась. На каминной полке валялась пустая ампула из-под диаморфина.

Хозяин дома объяснил, что умирающая женщина – его сестра. Ей девяносто шесть лет, ему девяносто четыре, они прожили вместе всю жизнь. Мы с напарницей обменялись тревожными взглядами, и испуг, отразившийся на ее лице, скорее всего, отразился и на моем. Он продолжал: пару лет назад у нее обнаружили рак, она храбро боролась, но теперь конец близок, и она выразила желание умереть дома – там же, где родилась, в своей постели, чтобы рядом с ней был брат. Но когда он понял, что время близится, он испугался. Его ужасала смерть, и ему нужно было точно знать, что она не страдает.

Днем ее посетил семейный врач и сделал ей обезболивающий укол. С тех пор она мирно спала, но в последний час у нее началось что-то не то с дыханием и она начала подергиваться. Он не мог дозвониться до своего врача, в клинике его запрос переслали дежурным врачам, а те просто посоветовали ему набрать номер скорой помощи – 999. Вот так мы и оказались здесь.

Мы сели и успокоили его: «Мы перезвоним дежурному врачу и попросим паллиативных медсестер приехать сюда, побыть с вами и ввести ей еще обезболивающее, чтобы она точно не чувствовала боли». И было видно, насколько он благодарен: его лицо расслабилось, напряжение исчезло.

Я позвонила, объяснила ситуацию дежурному врачу и сказала, что нужен визит паллиативной медсестры. Но он наотрез отказался приехать и приказал, чтобы мы вытащили эту бедную умирающую женщину из теплой постели и отвезли в отделение неотложной помощи. Я почти лишилась дара речи, но потом попыталась дать ему понять, что это бесчеловечно, что она умирает, что мы не можем остановить смерть. Но он не хотел и думать ни о чем. Он был врачом, а я всего лишь мелкой сошкой со скорой помощи, и я не могла ослушаться его требования. «Бессердечный тип!» – подумала я (а может быть, стыдно сказать, и что-то покрепче).

Как можно объяснить такое несчастному родственнику? Как сказать ему, что сейчас вы должны грубо стащить его умирающую сестру со смертного одра и отвезти ее в местный центр помощи при несчастных случаях и чрезвычайных ситуациях? Там ее будут хватать и колоть, а затем она испустит последний вздох на больничной каталке, среди пьяных и побитых личностей, которые чаще всего и попада́ют ночью в отделение неотложной помощи. Но он понимал: у нас нет выбора, мы должны подчиняться приказам.

Мы принесли кресло для переноски, два больших одеяла с подогревом и подушку для опоры. Я встала на колени на кровати позади женщины, и, когда мы подняли ее в полусидячее положение, чтобы усадить в кресло, она умерла.

Я посмотрела на свою напарницу, и она кивнула. Мы уложили женщину обратно в еще теплую постель, на то место, с которого мы ее подняли, прикрыли ей глаза и положили сверху покрывало.

Я сходила на кухню за ее братом, и мы все расплакались. Скажете, непрофессионально? Но в глубине души я знала, что для нее это самое лучшее. Я снова позвонила дежурному врачу, сообщив ему, что теперь эта женщина умерла и ему все-таки придется приехать, чтобы констатировать смерть (в те дни у нас не было такого права).

Когда у людей есть личный опыт смерти близких, это также помогает совершенно по-новому взглянуть на проблему. Я пережила это в 2008 году, когда моя мать умерла от хронического заболевания легких. Благодаря этому событию я испытала нечто вроде прозрения, и теперь я хочу помочь службе скорой помощи лучше понять, какой уход нужен умирающим больным и чем мы можем быть им полезны.

Я очень любила маму, и ее смерть, без сомнения, самым кардинальным образом изменила мою жизнь.

Много лет у нее была хроническая обструктивная болезнь легких (ХОБЛ). В последний год ей было совсем плохо, и она получала респираторную поддержку на дому, где у нее был кислород и небулайзеры и куда приходили врачи. Внезапно она попала в больницу с обострением. И врач-консультант сказал Бернарду, моему пожилому отчиму, что они больше ничего не могут для нее сделать, кроме как постараться «обеспечить ей покой и комфорт».

Маме было всего шестьдесят, и только когда я навестила ее в больнице и увидела, в каком она состоянии, до меня дошла страшная правда: она умирает. Я созвала всех родных.

Это были самые мучительные тридцать шесть часов за все мои сорок лет. Мой брат Мэтью (тоже фельдшер) примчался из своего дома в Восточной Англии. Мы сидели рядом с ней всю ночь и вели в это тяжелое время необычные разговоры.

«Какая ирония судьбы, не правда ли? – задумчиво сказал Мэтт. – Если бы кто-то из нас получил срочный вызов к пациентке маминого возраста, которая была бы без сознания и дышала бы вот так, мы бы интубировали ее, включили небулайзер, дали мочегонные внутривенно и быстро-быстро повезли бы ее в отделение неотложной помощи».

Он был прав. И все же мы беспомощно сидели там, а мама с трудом дышала. Шипел выходящий кислород, и от этого постоянного фонового шума кружилась голова. В предрассветные часы она начала стонать и подергиваться. Я пошла к медсестре, и она ввела морфин, выписанный врачом. Я спросила ее, как долго это все продлится. На экранах приборов были мамины показатели: очень частые дыхание и пульс, очень низкое насыщение крови кислородом. И температура за сорок. Я не привыкла смотреть, как умирают люди, – ведь меня учили бороться со смертью. Я дрожала на стульчике рядом с ее кроватью, моя рука крепко сжимала ее руку, и ее тепло согревало меня в ночи. К маме заглянул еще один врач. Я совсем испугалась.

«Я хочу забрать ее умирать домой», – пробормотала я.

«Сейчас это невозможно, – ответил доктор. – Я не могу выписать ее, она слишком близка к смерти».

Вот что такое отчаяние. Я смотрела, как умирает моя мать, мне было больно от желания начать действовать так, как положено действовать фельдшеру скорой, но в глубине души я знала, что не могу сделать абсолютно ничего. Мама просто уплывала в смерть. Но это было достойное умирание, насколько оно возможно в маленькой боковой больничной палате. Мы с Мэтью держали ее за руки и смотрели, как ее дыхание постепенно замедляется, когда с нее сняли кислородную маску. Видели, как на ее лице появилось умиротворенное выражение, когда ее измученное сердце, наконец, перестало биться.

Это заставило нас обоих совершенно по-новому взглянуть на смерть и на то, как она влияет на остающихся.

Мы оба вернулись к работе, твердо решив изучить те подходы к ведению умирающих больных, которые используются в наших филиалах службы скорой помощи.

По стечению обстоятельств как раз в июне 2008 года Департамент здравоохранения опубликовал доклад лорда Дарзи под названием «Качественная медицина для всех». В числе прочего лорд Дарзи коснулся и проблем, связанных с уходом за умирающими. Я случайно столкнулась с информацией об этом докладе и спросила нашего главного исполнительного директора Пола Саттона о возможности разработать концепцию ухода за умирающими для филиала SECAmb Национальной службы здравоохранения. Ему понравился мой интерес, и при его поддержке я посетила конференцию по этой тематике в ноябре. Она оказалась чрезвычайно полезной.